Около озера Танцующих Хариусов несколько домиков. К ним-то мы и подъехали. Не поймешь: то ли домики эти еще не достроены, то ли уже растасканы. Они без дверей и оконных рам. В общем через тридцать минут мы все загадывали друг другу загадку: «Без окон, без дверей — полна горница людей». Раньше в этом бараке жили дорожники.
— Комендантом нашего населенного пункта назначаю директора ЯРЗа, старейшего комсомольца Могильникова, — говорит Аксенов, — а тамадой Бориса Самсоновича Чкуасели. Кстати, кто жалеет, что поехал, — подними руку!
Никто не поднимает.
— А поднимите руку те, кто рад, что поехал! Все хохочут, руки не поднимаются.
— Так! — сердится Аксенов. — В таком случае прошу поднять руку тех, кто проголодался…
Ах, если бы поднявшийся лес рук волшебством можно было бы превратить в сухие дрова, тогда бы мы так не мучились от дымного костра…
— Но руки! — хохотали девчонки. — Тоща бы мы все остались без рук…
Когда все кое-как, в том числе и… спиртом, согрелись и сам Аксенов с моим ведром ушел на озеро за водой, загудели за темной стеной вечерней копоти усталые мотоциклы: это подъехали пятеро ребят со Спорного. Еще через час вошли мокрые ярзовцы — на автомашине приехали. Музыка, баян, песни, общая еда…
Чкуасели всем выдавал по кусочку шашлыка. Уже нарезанное мясо, пропитанное чесноком и луком, он привез в бидончике.
Еще по дороге на озеро Чкуасели говорил о какой-то «травке-витамине», и теперь я эту роскошь попробовал — гадость страшная. Но Чкуасели требовал, чтобы мы восторгались, и расцвел, когда я воскликнул: «Изумительно!»
Ели редиску, огурцы, а от моих консервов все отказались.
Потом попили чаю с китайским тростниковым сахаром. Все были довольны. И вот сейчас пожилые женщины, старые комсомолки, танцуют по очереди с Филатовым — редактором районной газеты «Северный рабочий». Очень здорово пляшет один дядька — старый, толстый, в тяжеленных брезентовых брюках и болотных резиновых сапогах. Как он выделывает чечетку! С удочкой! Она у него, между прочим, под мышкой… Но вот и меня тащат танцевать…
Ночью, часа в два, загудел под окном еще один «краб»: приехали-таки бурхалинцы с начальником прииска Алексеевым и парторгом Баландиным во главе. С ними, кроме ребят, две девушки в лаковых «лодочках», насквозь мокрешеньки.
Встретили их дружным «Ура!»
Я отдал им свою надувную лодку — вместо подушки: легли вокруг нее на жесткие надутые борта головами, и получился на копченом полу живой огромный подсолнух: в центре желтый овал резинового днища, а от него — лепестками — мокрые бурхалинцы! Так же использовали
и мои надувные матрацы, над которыми посмеивался Чкуасели. Он сказал: «Хорошо! Пахнет таежным колымским привалом», — и потом я видел, как он во сне улыбался.
Тихо стало. Уснули все. Только у костра, по-прежнему светившего моему дневнику, назначенный Могильниковым дневальный сушил куртки, портянки и кепки…
Дождь утихомирился. Я был так возбужден, так счастлив, что мне хотелось всех разбудить и расцеловать каждого.
Но этот свой порыв я решил отложить до утра. Дневальный разрешил мне надеть чью-то высушенную стеганку, и я направился к озеру Танцующих Хариусов. Там, на берегу, стоял домик в два оконца, я и подошел к нему. Как я познакомился с наблюдателем гидрометеопоста Алексеем Жердецким, как ходили к реке Кю-Эль-Сиена и о чем толковали, это целая история, но сейчас пора продолжить начатый разговор о приехавших сюда ягоднинцах.
Утром на приозерном склоне то тут, то там стали появляться костры. Комсомольские песни и задушевные беседы как бы перекликались с горячими вымпелами разведенного огня. Молодые колымчане и убеленные сединами старые комсомольцы…
И снова мне хочется назвать имена наших старших товарищей. Это секретарь Ягоднинского райкома партии Николай Михайлович Аксенов, начальник прииска «Бурхала» Дмитрий Семенович Алексеев, редактор газеты «Северная правда» Михаил Петрович Филатов, секретарь парторганизации автобазы Фаина Петровна Циопина, начальник районной конторы связи Борис Самсонович Чкуасели, да разве всех перечислишь!. .
В самый разгар встречи я понял, в чем заключалась таинственная идея Кости Феропонтова. Когда мы сидели у костра и слушали неторопливый рассказ Могильникова о прошлом, вдали показался мотоцикл Кости Феропонтова, который привез сюда директора районной типографии Петра Петровича Артюховского. Старый комсомолец Артюховский срочно выполнил боевое комсомольское поручение: он все-таки успел напечатать и доставил к месту встречи пахнущие типографской краской листовки с текстом новой песни.
Тайга туманами объята,
Костер пылает в полутьме.
Споем, друзья, споем, ребята,
О комсомольской Колыме.
Поют седые колымчане
О дальней юности своей,
О том, как зимними ночами,
Им становилось все трудней.
Алексеев вспоминает, как в палатках волосы примерзали к брезенту, как комсомольцы тридцатых годов терпеливо преодолевали трудности. Вспоминает и о том, как посланцам комсомола приходилось бороться с влиянием преступного мира. Как все переменилось с тех пор! Сотни, тысячи юношей и девушек приехали на Колыму, десятки молодых семей живут сейчас в Оротукане на улице имени Татьяны Маландиной.
И если станет трудновато,
Мы вспомним девушку одну,
Мы вспомним тех, кто шел в тридцатых
На золотую целину.
Горит костер встречи комсомольцев двух поколений и словно освещает прошлое… Особенно взволновал всех трогательный рассказ старого комсомольца Михаила Петровича Филатова. Более двадцати лет он живет на Колыме. Давно уже он стал коммунистом, но рядом с партийным билетом хранит у себя на груди драгоценную книжечку стального цвета с профилем Ильича.
С каким интересом и уважением рассматривали молодые колымчане этот комсомольский билет тридцатых годов!..
Но не сдавались люди эти,
Идя дорогою прямой,
И комсомольский смелый ветер
Не зря шумел над Колымой…
Михаил Петрович говорил о силе воли, о том, как молодые люди, попадая в тайгу, находясь в одиночестве, не терялись и, казалось бы, в самом безвыходном положении верили в победу и побеждали.
— Я попросил бы вас, дорогие друзья, обратить внимание на расселину неподалеку от Ягодного, —говорил Филатов. — Скалистые обрывы стоят почти вплотную, а внизу — быстрая речка. И вот однажды после больших дождей забурлила речка в верховьях и, смыв молоденькую лиственницу с корнями, понесла ее в расселину. Одна дорога была у деревца — вынесет его речушка в большую реку, и погибнет оно на быстрине — без земли, без света. Но отважное, уверенное в своей правоте деревце каким-то невероятным усилием ухватилось цепкими корнями за горстку ила, прибитого рекой к голому каменному берегу, и настойчиво прижалось к нему, опустив в быструю воду тонкий ствол. А потом у него, у деревца, еще хватило силы вырвать из воды упрямую вершинку и, изогнувшись, поднять к свету сильную голову.
Как об этом рассказывал Михаил Петрович!
— Вот так же, — говорил он, — и сильные люди, отважные комсомольцы не погибают в самом суровом потоке, а только становятся закаленнее душой и телом…
После вчерашних приключений на озере Джека Лондона, после въедливого дождя и сырого тумана погода резко изменилась, как это часто бывает на Колыме. И не надо еще забывать, что озеро-то высокогорное, там и положено быть туману, когда в долине стоит чистый прозрачный день…
А сегодня утром мне снова пришлось ехать из Ягодного в Оротукан, правда, по другой дороге.
Это было вызвано тем, что на озере Джека Лондона ко мне обратились оротуканцы с вторичной просьбой приехать к ним на заседание литературной группы. «Помните, в свое время вы обещали?». Я должен был познакомиться с творчеством местных авторов и дать им литературную консультацию. Одно только замечу: умеют колымчане уговаривать и, если ты им дал слово, невозможно его не выполнить.
Ехать на своей машине я не имел права. Проклятое правило не возвращаться назад привело к тому, что теперь пришлось мне «голосовать». Но это неудобство все-таки имело свое преимущество: можно было познакомиться с шоферами, которые понятия не имели, что ты путешественник, и воспринимали тебя как новичка с «материка». Я начал овладевать искусством «голосования».
Машины мчались с такой быстротой, что просто совесть не позволяла их останавливать. Но можно было обратиться в диспетчерский пункт или завоевать перекресток.
В Оротукане л попытался расплатиться с водителем «Татры», но стоило мне протянуть ему деньги, как он окатил меня таким осуждающим взглядом, что я поторопился извиниться. Отличительная черта колымских шоферов — бескорыстие. Факт, что их интересует человек, а не деньги. Когда новосел становится местным водителем, ему сразу же «внушают» моральный кодекс автодорожной Колымы и тому, кто его нарушает, приходится плохо. Здорово влетело одному такому «крохобору». Когда я попытался его защитить, кто-то не без ехидства сказал: «Вы тоже берете деньги, когда подвозите?»
После беседы с молодыми оротуканскими поэтами подошел ко мне худощавый юноша и протянул тетрадку. На первой странице было написано: «Анатолий Сарапулов. Избранное. 1958 г. Издательство плохой литературы».
Когда я прочитал его искренние стихи, характерная для колымчанина ирония над самим собой прозвучала для меня особенно выразительно.
Однажды березка взобралась
Туда, где лишь камни да мох,
Да так там одна и осталась:
Зима захватила врасплох.
Дул ветер порывистый, жесткий,
Сгущалась вечерняя мгла…
Нам скромная веха-березка
Дорогу найти помогла.
В этот же вечер другой молодой человек, толстогубый весельчак с небрежно рассыпанной копной волос и распахнутым воротом гимнастерки подарил мне свою фотографию и на обороте написал: «Если вам удастся напечатать мои стихи, то я очень прошу, чтобы вместе с моей фотокарточкой. К сему — знакомый ваш Игорь Павлович Балахонов». Вот его стихи.
Ты понравилась мне в первый вечер
За широкий колымский простор,
Где распадок, рубеж нашей встречи,
Между нами, меж двух наших гор.
Есть пословицы, есть разговоры,
Мол, с горою горе не сойтись,
Но, пожалуй, не сходятся горы
Там, где с ними расходится жизнь…
— Эти стихи ребята писали после большого разговора в нашей оротуканской литгруппе на тему: «Ближе к современности», — говорил мой старый знакомый Петр Флегонтович Зыкин. Этот пожилой, бывалый человек теперь раскрывался совсем по-новому. Оказывается, он не только активнейший рабкор областной газеты, но и поэт. Ему не надо придумывать героику. Он лично знал Таню Маландину. Немного глуховатым голосом Зыкин прочитал свои новые стихи:
Оротукан… Над снежной сопкой дальней
Повис луны позолоченный диск,
А на земле, на площади центральной,
Стоит высокий серый обелиск.
И кто проходит мимо обелиска —
Подросток или старец с сединой, —
Почувствует, как сердцу это близко,
И постоит здесь вместе с тишиной…
Я слушал зыкинские стихи с живым интересом. Для меня они — лирический документ очевидца… И думал я: не потому ли на Колыме так много самодеятельных поэтов, художников и композиторов, что сама она, Колыма, не может не вызвать у человека желания высказаться образами, звуками, красками?..
| ← Предыдущая страница | оглавление | Следующая страница → |
