Интересно, когда вернется Володя: ведь ему надо готовиться к экзаменам. Но в августе на Колыме весенняя погода и все вокруг отвлекает от занятий… Словом, Володи нет, и я езжу один. У Володи срочная любовь, у меня срочная поездка на прииск «Штурмовой». Я прочитал объявление: «Прииск «Штурмовой» производит набор старателей на объекты ключей Штурмовой, Чек-Чек и их притоки. Одинокие обеспечиваются общежитием». А что если предложить свои услуги? «Постараться» день-другой и узнать, что это такое и с чем это «едят»…

У многих несведущих людей на «материке» до сих пор о старателях сохранилось представление по старинным романам: бархатные штаны, красная рубаха, бородища — во! — и кондовый разговор о золотишке. Признаться, что-то в этом духе думал и я. Но когда начальник прииска по моей просьбе вызвал одного из самых опытных старателей Петра Завьялова, вот что я увидел.

Передо мной стоял человек в светло-бежевом коверкотовом костюме, в шляпе и ярком галстуке. Образование у Завьялова высшее, когда-то он работал инженером, но сейчас только «старается». Он сказал:

— Я и двое ребят, моих помощников, за этот сезон уже намыли тринадцать килограммов золота. Работаем как промприбор.

— Это правда, — подтвердил начальник. — Металл, добываемый старателями, обходится государству дешевле. Кроме того, вольноприносители и старательские артели отрабатывают такие участки, где механизмами уже ничего взять нельзя…

— Итак, где мы будем стараться? — сказал я.

— А где хотите, — тут же кругом золото. Вон за поселком ручеек, выписывайте себе допуск, берите лоток и начинайте!

— Нет, почему же за поселком, — не согласился Завьялов. — Раз у товарища есть автомашина, мы можем съездить с ним… Словом, у меня есть одно секретное место, если не возражаете…

Я не только не возражал, но с воодушевлением принял предложение Завьялова, и он отправился домой, чтобы переодеться и захватить «орудия производства», а я стал хлопотать насчет допуска.

Узнав, что допуск мне дали, один бульдозерист огорченно сказал:

— А вот нам не выдают. Считают, раз двенадцать часов отработал на полигоне, — отдыхай. А у меня до следующей смены сутки свободные. Я бы и взял проходнушку и часа три — четыре поработал, так нет же, говорят, твое дело — бульдозер. Неправильно это!

— Но позвольте, я слышал молодежь взяла обязательство: в нерабочее время намыть по сто граммов золота.

— В том-то и дело, что это касается конторских работников и заводских ребят. Шоферы, если хотят, тоже стараются, а ты, как сапожник без сапог, сиди на золоте, готовь полигоны, а мыть не мой, допуска тебе не выписывают… Вы бы, товарищ писатель, поставили этот вопрос, все же государству будет прибыль, а у меня сутки свободные, что я их солить буду?

Пришел Завьялов. Теперь он был в резиновых сапогах, в стеганке, но в той же самой шляпе, этом велюровом атрибуте его интеллигентности. Мы сели в машину и вскоре очутились среди галечных хребтов — отработанных отвалов. Переезжали какие-то речушки, и всякий раз, когда я говорил: «Может быть, здесь?», Завьялов загадочно улыбался и качал головой. Наконец, он поднял руку и велел повернуть вправо. По галечным горам извивалась страшно горбатая, опасная дорога. Я включил демультипликатор. Галька под колесами сыпалась и шумела, как вода, бегущая по камням, и я удивился, что этот шум продолжался в ушах даже после того, как мы остановились и вышли из машины. Трудно было сразу догадаться, что это доносится голос речушки, к берегу которой вывел меня Завьялов.

Я взял лоток, накопал мокрой каменистой земли и, следуя завьяловским наставлениям, стал проделывать те классические движения, какими славятся знаменитые колымские вольноприносители…

Перед началом работы Завьялов показал мне свою персональную книжку сдачи золота. Каждый день ему начисляли по 600—700 рублей.

— Я надеюсь, — сказал он, — вы будете трудиться прилежно…

Сказать откровенно, как я ни старался намыть хоть крупицу золота, у меня ничего не получилось. Может быть, потому, что все время думал о песне, которую обещал написать. То и дело я бросал свой лоток и хватался за карандаш.

— Разрешите полюбопытствовать, — и Завьялов заглянул в мою записную книжку. Он знал о моем комсомольском поручении. Он уже намыл несколько крупинок золота и аккуратно завернул их в рублевую бумажку, как аптечный порошок.

— А почему бы вам не провести такую мысль: подобно тому, как не ржавеет золото, так же точно и не ржавеют дела комсомола. По-моему, на озере Джека это прозвучит…

— Как вы сказали? — обрадовался я, и Завьялов повторил.

Мы снова принялись мыть золотоносный песок, и, когда я слил воду, на дне моего лотка блеснули осевшие золотые крупицы. Я радостно вскрикнул и, положив их на ладонь, показал Завьялову:

— Неужели это настоящее золото?!

— Признаться, меня больше волнует то, что у вас получится в стихах после моих рекомендаций.

Когда уже смеркалось, я прочитал ему:

И наши будни трудовые, И комсомольские года, Как самородки золотые, Не заржавеют никогда.

— Так, так, — неопределенно процедил Завьялов.

— Вот… это, по-моему, концовка, — проговорил я неуверенно. — Спасибо вам. А начала еще нет…

— М-да, значит, не заржавеют, — как показалось мне, неодобрительно заметил Завьялов. — Стихи у вас вроде получаются, а вот золотишка что-то не видно.

Напрасно я пытался выяснить, что именно имел в виду Завьялов, на что он намекал: на то ли, что в моем четверостишье отсутствует драгоценный металл, или на мой лоток. Мы собрались домой. Я попытался отдать Завьялову те крупицы золота, которые намыл под его руководством. Но он категорически отказался брать эти драгоценности, раздобытые в его секретном месте, и всю дорогу шла у нас какая-то странная торговля.

Я заночевал у Завьялова. Крупицы золота завернул в рубль, как это делал он, и стал думать, как мне все-таки расстаться с этим богатством? Утром я сказал ему:

— Послушайте, мне надо ехать, а возить с собой золото, как вам известно, я не имею права.

— Но зачем так быстро уезжать?

— Вы же знаете, что я должен написать песню. Я хочу, чтобы к десятому числу ее опубликовали в районной газете. Ведь дорога ложка к обеду. Послезавтра комсомольцы двух поколений едут на озеро Джека Лондона, а у меня еще куча дел. И потом, мы с вами в расчете: вы мне помогли намыть четверостишье, а я вам сочинил несколько крупиц золота. Кажется, все ясно?

— Пожалуй… — улыбнулся Завьялов. — Вы правильно делаете, что не претендуете на авторство золота, раздобытого в моих секретных владениях. Я тоже не требую, чтобы моя подпись стояла под стихами, хотя вы сами не отрицаете, что я вам помог. Все правильно!

Из своего рубля я пересыпал золотинки в его рубль.

— Вот видите, — сказал он, — вы новичок и тем не менее за несколько часов заработали больше, чем получите за свои стихи. У вас есть способности старателя. Рекомендую заняться…

Я сказал, что каждый должен заниматься не тем, что ему больше принесет дохода, а тем, что он любит, на что Завьялов ответил:

— Это, конечно, верно. Но, представьте себе, что я тоже пишу стихи, и мне этим заниматься, скажем, приятнее,

чем идти «стараться», однако бывают в жизни случаи, когда делаешь не то, что хочешь, а то, что приходится.

— Нет, не только то, что «приходится», а, главное, то, что нужно.

В десяти километрах от «Штурмового», в зарослях придорожной сопки нарвал я веток красной смородины и украсил ими багажник автомашины. Ехал в Ягодное в самом лучшем настроении. Дорога за Ат-Уряхом снова запетляла в сопках, в крутых поворотах, в опасности.

В районный центр въезжаю не по основной трассе, а с севера и первое, что вижу, высоко взлетающий футбольный мяч: на стадионе идет тренировка.

Поселок Ягодное! Лучшего пока на трассе не было.

Такой парк чудесный, березки, как в Подмосковье! Тянется поселок вдоль речушки Ягоднинки. Рощи и высокие тополя в этот солнечный день дышат бодрящей прохладой, дорога становится смуглой, на улицах молодые деревья, на окнах пестрые, уютные занавески.

Когда-то пыльная трасса проходила по центральной улице, но потом ее отвели за поселок. Прошло десять лет, и в Ягодном появилось десять новых улиц. Что ни год, то улица, что ни улица, то молодой народ, приезжающий сюда по комсомольским путевкам.

В центре Ягодного — трехэтажное здание школы-интерната, несколько двухэтажных домов и масса двухквартирных коттеджей. Центральное отопление проведено во все учреждения и во многие дома, среди которых выделяются двенадцатиквартирные красавцы со всеми коммунальными удобствами. На площади — районный Дворец культуры, белоколонный, внушительный просветитель, украшенный с фасада пестрыми фанерными афишами: «Гастроли Магаданского областного театра им. Горького», «Лекция о международном положении», «Новый художественный кинофильм…», «… Производится дополнительная запись в кружки: художественного чтения, драматический, «Умелые руки», пения, кройки и шитья, бальных танцев, струнный оркестр…»