5 сентября
На днях Байкал отметил именины, —
От роду двести миллионов лет,
Приглашены утесы-исполины
На юбилейный праздничный обед.
Рукоплескали волны многозвонко,
При виде хвойной гвардии ветвей,
Когда на блюде острова Ольхона
Преподнесли отборных омулей.
Здесь были и протоки, и заливы,
Красноречивый сказочный простор.
Потом на третье подавали сливы
Приморских многочисленных озер.
И тут же корабли морского флота
На празднике гуляли до утра.
Вдруг у Байкала опрашивает кто-то:
— А где же твоя дочка Ангара?
И взглядом умудренным, чуть усталым,
На приглашенных посмотрел Байкал.
Он чокнулся по-братски с Морем Малым,
Затих на миг и медленно сказал:
— Я знаю, Ангара прийти хотела,
Но у меня ведь тоже интерес,
Чтобы она не покидала дела
Ни на Иркутской, ни на Братской ГЭС.
Вот почему, обиды не питая,
Об Ангаре я так скажу в ответ:
Пусть трудится, она ведь молодая,
Ведь ей всего лишь двести тысяч лет.
6 сентября
Сегодня утром мы пошли на катере в поселок Коты.
У пологого берега в маленькой лодочке сидел пожилой человек и чинил рыболовные сети. Был он в городском пиджаке, в кепке, и, глядя на весь его облик, на эти полуботинки небольшого размера, никак нельзя было сказать, что это рыбак или местный житель.
— Вот собираюсь на ночь поставить сети, — человек потрогал свои серебряные усики. — Надо же себе добыть что-нибудь на пропитание.
Улыбался он как-то по-детски застенчиво, но его лицо преобразилось, и он сразу стал похож на лектора, стоило нам спросить: а какую, собственно, рыбку он ловит?
— О, к сожалению, не я ее ловлю, а она меня ловит. Она, байкальская рыба, так сказать, поймала всю мою жизнь, и должен признаться, что этот плен доставляет мне наслаждение.
Оказывается, профессор Михаил Михайлович Кожов проводит на Байкале по нескольку месяцев в году.
— Вы даже не представляете, как интересно жить, когда каждый год приносит тебе очередной сюрприз и ты, например, открываешь совершенно новую разновидность известной рыбы!
Таким патетическим рассуждением начинается рассказ о том, что в Байкале имеются редчайшие экземпляры рыб, которые наблюдаются только здесь и больше нигде на всем земном шаре.
Для Кожова Байкал — это целое государство со своими городами на разных глубинах, с периферийными районами, где, очевидно, имеются и свои райцентры по скоплению данной рыбы.
— …А взять, например, голомянку, — продолжал Кожов, — эту живородящую рыбку. Проживает она в глубоководных районах Байкала и, представьте себе, не откладывает икру, как другие рыбы, а рожает весной и летом живых личинок!
У мыса Кадильного.
|
— А омуль? Расскажите что-нибудь про омулей.
— Опять про омулей. Как будто на них свет клином сошелся. Ну да, это наиболее массовая и ценная промысловая рыба. Семьдесят процентов всей добычи рыбы на Байкале дает омуль. Однако гораздо интереснее поговорить, скажем, о такой рыбе, как голомянка или бычок-желтокрылка! Бычок — умница. Он облюбовал себе районы прибрежной полосы, и как только солнце пригреет — бычок тут как тут, «загорает» у бережка… Или, скажем, тюлень. Это переселенец из Ледовитого океана. Весит до восьми пудов. Но самый интересный, малоизученный район — глубокие толщи и дно Байкала. О, там лежат камни, и если исследовать пять-шесть камней, то можно собрать с них не менее двух тысяч экземпляров разных беспозвоночных животных. А эти раки-бокоплавы и моллюски весьма интересны для ученого…
Чувствовалось, что профессор Кожов истосковался по лекции, которую мы прослушали с огромным интересом и уважительным вниманием.
7 сентября
Неподалеку от пустынного мыса Кадильного, в живописной пади, как бы сдавленной с двух сторон отвесными скалами, раскинулось несколько палаток, и, разумеется, мы решили посетить жителей этого брезентового поселка.
Юный скептик Э. Турецкий.
|
Первый, кого мы встретили, — молодой геолог Эдуард Турецкий, — подобно всякому полевому геологу, косил на ремне сумку, имел при себе молоток и лупу, а когда речь зашла о романтике палаточной жизни, сказал печально, как это делают видевшие виды изыскатели:
— Романтика тут ни при чем. Это труд. Весьма однообразно и утомительно. Какие еще будут вопросы?
После встречи с увлеченным Коковым, душа которого так и расцвела, когда мы расспрашивали о живородящей рыбке, отрывистая, суховатая речь молодого человека, его скептицизм, показались мне несколько неестественными.
Правда, не следовало забывать, что Турецкого еще нельзя было назвать геологом. Он проходил здесь студенческую практику, и, видимо, ему скорее хотелось произвести впечатление солидного, все понимающего человека, который занимается только делом, почти игнорируя красоты Байкала и связанные с этим восторги.
В этой пади люди вели документацию горной выработки. Осмотревшись, можно было увидеть глубокий продольный разрез, рассекавший горный склон сверху донизу. Эта гора, прикрытая четвертичными отложениями, стала для геологов тем самым орешком, который надо было «раскусить» и продокументировать. Когда добрались до коренных пород, оказалось, что здесь скрыты высококондиционные известняки — отличное сырье для цементной промышленности.
Еще месяц назад было здесь людно, работало около пятидесяти человек. Сейчас — осталось семеро. Я сказал: «Семеро смелых», но Турецкий и тут остался верен своему скептицизму.
Мы пошли знакомиться с остальными обитателями палаток. Это были молодые топографы, геологи, коллекторы и конюх дядя Ваня, лошадка которого неутомимо возила навьюченные на нее мешочки с горной выработкой. Мешочки складывались на берегу и катер затем доставлял их в Листвянку…
Прощаясь с Эдуардом Турецким, я попросил его написать мне письмо. Со свойственной ему лаконичностью, он пообещал: «Напишу. Сообщу, как здесь неинтересно и как не хочется отсюда уезжать».
И тут я понял: его романтика заключалась в том что он отрицал романтику. Так ему нравилось.
9 сентября
Вчера утром мы вернулись в Листвянку, и не успели зайти в столовую, чтобы перекусить, как тут же нам сообщили, что надо грузиться. В один миг все перевернулось, и мы попали «с бала на корабль».
«Корабль» был деревянной баржей, на которую автомашина вошла по импровизированному трапу. Вскоре мы отплыли из Листвянки и через сорок минут прибыли в порт Байкал. Отсюда пароход «Капитан Воронин» привез нас в Танхой, где, казалось, можно было бы сгружаться, но местные жители в один голос уверяли нас, что до города Бабушкин автомашиной не проехать — нет мостов.
Баржа, на которой находилась наша «М-72», стала рядом с лихтером «Н. Крупская», и мы своим ходом перекочевали на лихтер. Заманчиво звучало: «Идем в Баргузин».
— Это, случайно, не тог ли баргузин, который пошевеливал вал? — осторожно осведомился Ломакин.
На него, разумеется, посмотрели с удивлением, но терпеливо разъяснили, что, во-первых, баргузин — это весьма злой ветер, а Усть-Баргузин, во-вторых, и райцентр Баргузин, в-третьих, — весьма добрые населенные пункты на восточном берегу Байкала.
— Это точно или неточно, — произнес Ломакин. — Подумаешь, злой ветер…
Но стоило встретиться с баргузином, как настроение наше заметно упало, потому что неизвестно было, сколько дней нам придется стоять в Баргузинском заливе. Дело в том, что в сентябре на Байкале разыгрываются настоящие штормы, и верным признаком штормовой погоды служит забияка баргузин, который начинает дуть с востока, погоняя взъерошенные волны, увенчанные белыми гребешками.
Зашла речь о свирепых нравах Байкала. Старший шкипер Антон Федорович Босько записал в нашем «Бортовом журнале»:
«Байкал бывает очень хороший весной, а осенью бывает очень суровый. Катер «Сталинградец» заливало волной, и люди залезли на рубку. Отсюда их волной сбило, семнадцать человек погибло, а один привязался к мачте и спасся».
Пароход «Капитан Воронин» оставил лихтер с нашей автомашиной на рейде в Баргузинском заливе, а сам ушел на северо-восток, в Нижне-Ангарск.
Усилившийся ветер не подпускал нас к пристани.
Работяга катер буквально из сил выбивался, стаскивая громоздкий лихтер с песка. Казалось, катер был привязан к чему-то неподвижному. Он и так и этак забегал к лихтеру, прижимался к нему боком, тянул назад и затем снова вперед, но мы прочно обосновались на мели, и только на следующий день, когда погода утихла, удалось протащить лихтер по узкому гирлу реки Баргузин к пристани. И тут мы с ужасом поняли, что нам не сгрузиться! Борт лихтера возвышался над пристанью более чем на три метра и отстоял от пристани на столько же.
Пришлось нам становиться чернорабочими, плотниками и одновременно инженерами. Мы перетаскали к пристани уйму бревен, чтобы соорудить «бык». Мы строили настоящий мост. Разумеется, привлекли для этой работы и местных грузчиков. На всю эту операцию ушло немало времени и еще больше денег, зато во втором часу ночи мы благополучно вытолкнули свою машину на баргузинский берег и, как говорят в таких случаях, «усталые и счастливые» с рассветом ехали уже по Забайкалью.
Кто побывал в сибирском море,
Тот не забудет никогда,
Как приласкалась к синегорью
Вольнолюбивая вода.
О, берег рыбаков-бурятов!
Как ты прекрасен и могуч,
Байкал оранжевых закатов,
И синих гор, и красных туч…
Там ветры яростны, мгновенны,
Все изменяют в миг один,
Там гривы снежно-белой пены
Швыряет в скалы баргузин.
И как-то неопределенно
Кочуют там под птичий крик,
То дерзкая сарма с Ольхона,
То несерьезный верховик.
А волны вдаль идут устало,
И под кнутами ветерков
Пасутся на горах Байкала
Стада белесых облаков.
Под вечер выброшены сети,
И серебристых омулей
Морская осень на рассвете
Кладет под золото ветвей.
Гордясь уловом знаменитым,
Гостеприимная Турка
Влечет к себе как бы магнитом
Неробкий парус рыбака.
Навек запомнив эти краски,
Невольно будешь думать ты,
Что побывал в гостях у сказки,
В гостях у щедрой красоты.
Но эта сказка — рядом с былью,
И это все я сам видал:
Как бы из рога изобилья
Людей одаривал Байкал.
| ← Предыдущая страница | оглавление | Следующая страница → |
