Тявкает, не открывая пасти, серебристо-черный щенок. Встал на задние лапы, глядит на меня круглыми коричневыми глазами, перечеркнутыми железной сеткой решетки. Веской и осенью лисят расчесывают гребнем, дают рыбий жир и ягоды — голубицу, бруснику, В семи—восьмимесячном возрасте, примерно в ноябре, когда хорошая шкурка, зверушек убивают. Выбирают лучших, «с ремнем» (черной полосой на спине), с хорошей, яркой серебристостью. Шкуры сушат и тут же производят первичную обработку.

Окончив сельскохозяйственный институт, Елена Николаевна с охотой поехала на Северо-Восток и вот уже четвертый год заведует фермой. И, когда она говорит, чувствуется, ее волнует судьба якутского колхоза.

Я смотрел, как бегали живые «чернобурки» — черные, как смоль, с белыми кончиками на хвостах — и мысленно видел перед собой Елену Николаевну Федорову в мехах. Эта русская красавица с рабочими, натруженными руками достойна самых богатых и красивых одежд. И я знаю, я верю, что она будет их иметь, потому что все усилия нашего общества год за годом направлены к тому, чтобы жизнь простого человека становилась краше.

После знакомства со звероводами колхоза «Большевик» и его серебристо-черными лисами, мы на свой страх и риск ринулись на север, через лесотундру, мимо сопок—к полюсу холода. И опять повторилось: четыре времени года окружали наше путешествие. На солках — зима, на деревьях — пестрая осень, в расщелинах и по обочинам похожие на сверла весенние ручейки, а сама дорога по-летнему пыльная и корявая, как высохший ствол поваленного дерева. Говорящие мосточки, ямы и ухабы на фоне ржавого, солнцем прошитого леса. Встретили якута, рабочего интерната, верхом на черном тупорогом быке, который тянул санки-волокушу, застеленные оленьей шкурой. На шкуре восседал сынишка якута. Рядом двигался табун коней.

— Здравствуйте! — поприветствовал Володя. — Кони пасутся, а вы на корове едете?

— Это не корова, а рабочий бык, — с невозмутимым спокойствием и достоинством ответил якут.

Но стоило очутиться в Оймяконской котловине, как погода заметно изменилась. Зимний колорит придавал окружающему лесу суровые черты, а разбитые мосты и завалы тормозили наше нелегкое продвижение.

И вот, наконец, Оймякон!

Я полагал, что приезд журналиста в этот отдаленнейший поселок для местных жителей все же какое-то событие. Но каково было мое удивление, когда из первого разговора с оймяконцами я узнал, что гости наезжают сюда довольно часто, а два года назад в Оймякон приезжали даже зарубежные корреспонденты. Не знаю, состоялась ли у них беседа с учениками средней школы? Ведь, начиная с седьмого класса, на полюсе холода изучают французский язык. Надо узнать.

На берегу Индигирки выстроена школа, больница, клуб, много новых добротных домов. А где те убогие юрты, о которых писал академик С. В. Обручев? Их нет и в помине. Оймякон — это Первый Барагонский наслег, как называют в Якутии поселковые Советы. Сюда входит и скотоводческий колхоз имени Ленина. Колхозная дизельная электростанция раздала лампочки Ильича тем самым якутам, для которых в прошлом полюс холода был ледяным погребом. Советские годы подарили им свет и тепло. Этот свет излучается не только под вечер, когда можно щелкнуть выключателем и прочитать газету или книгу на своем родном языке. Свет достоинства, уверенности и привета искрится в глазах у якута, когда он ласково называет русского «нуча» или объясняет, что такое «шепот звезд»:

— Мы раньше не понимали, почему на большом, морозе раздается при дыхании легкий шум. Выйдешь из юрты и кажется, что это звезды шепчут свои тайны…

Полюс холода! Температура около семидесяти градусов ниже нуля. И наверно, только здесь, когда дышишь, пары теплого воздуха моментально замерзают, становятся маленькими ледяными кристалликами, несколько мгновений трутся друг о друга, и слабый шорох вызывает в воображении таинственный шепот, на который способны только звезды…

Председатель сельсовета Марина Даниловна Товарнова, якутка, почти ровесница Советской власти. Ей сорок два рода.

— Здесь родилась, — говорит она, — здесь живу и до смерти намерена.

Марина Даниловна Товарнова рассказала о себе и о людях своего поселка, о якутской интеллигенции. И мы узнали, что Николай Марии окончил в Ленинграде финансовый институт, а Василий Заболоцкий — Львозский экономический. Оймяконская учительница биологии Мария Готовцева улетела на курорт в Сочи, а Акулина Туласыпова учится в Иркутске на факультете иностранных языков.

Много в Оймяконе приезжих. Гамаюнов Владимир Александрович, заведующий оймяконской больницей, и жена его, Татьяна Викторовна приехали сюда недавно. В Рязани они окончили медицинский институт. Их дочка Верочка родилась уже на полюсе холода. Отец Гамаюнова, заслуженный летчик, весь в орденах, прилетал к ним в отпуск. Кое-кто удивлялся: «Все едут с севера на юг отдыхать, а вы наоборот», на что летчик Гамаюнов ответил: «Летом на полюсе теплее, чем зимой на юге, а для меня Оймякон теперь не просто полюс, а родной дом». И он принял участие в большом национальном празднике Ысыах: борьба, бег, соревнования в прыжках на одной ноге… Специально для этого праздника делали кымыс. «Чтоб вам было понятно, — это якутское пиво, — пояснила Мария Даниловна, — только белое…»

Как я уже говорил, недавно сюда приезжали корреспонденты иностранных газет («Унита», «Юманите» и одной шведской). Прилетали они в октябре, взяли ЗИС-150 и — на полюс холода. Дорога плохая. В Оймяконе Товарнова водила их по поселку. Зашли они и в среднюю школу, говорили по-французски с учителем и ребятами. Обратно с ними в машине ехал старый якут. Ему нужно было в больницу, в Якутск. Кто-то по дороге подстрелил куропатку. Иностранная пресса повесила эту птичку к поясу больного якута, и все его фотографировали. Экзотика! Ну, хорошо, пусть так. Но было бы полезнее сфотографировать ребят, которые говорили с ними по-французски. А как раз это не было сделано.

Не знаю, что написали корреспонденты о полюсе холода. Думаю, они бы сказали правду, если бы отметили, что никто здесь не ощущает себя заброшенным на край земли, никто не скажет «оймяконский погреб», потому

что на полюсе много горячей, нужной работы. Совсем рядом люди научились выращивать картофель и такие парниковые овощи, как капуста, редис, даже огурцы…

Как и следовало ожидать, резина опять нас подвела. Когда Володя клеил камеру, к нему подошел якутский мальчик и оказал:

— Дядя, дай мне один баллон. Я его надую, дырки нет сделаю и летом купаться буду…

Но у нас на всех баллонах «дырки есть сделаны».

Оймякон — полюс холода, где индигирский июль ныряет и плещется в широкой воде, — одно из самых сильных наших полюсных впечатлений.

На память о полюсе холода мы с Володей купили на оймяконской почте по нескольку билетов денежно-вещевой лотереи. На полюсный билет да не выиграть теплую шубу! Володя был уверен, что непременно выиграет… И теперь я могу сообщить: шубу не шубу, а ленинградскую авторучку, которой я сейчас пишу, полюс холода мне подарил.

Ужинали в столовой. Вкусно. Но говядина, а мы-то мечтали (для экзотики) об оленине! Обратный путь — уже испытанные дорожные мучения.

Володя на оймяконском автопролазе сказал, что за этот стодвадцатикилометровый рейс машина износилась, словно проделала тысячу километров.

В самом слове — полюс, слышится что-то острое, возвышающееся, словно это какой-то пик. Надо сказать, что вокруг горы, увенчанные снегом, и трудно определить, какая именно возвышенность — полюс. У подножия этих гор можно найти запоздалые потухшие цветы осени и, сорвав такой цветок, невольно обращаешься к нему со стихами.

Я слышал, что по склонам, без дорог,
Ты робкий отзвук северных сияний,
Дитя больших, возвышенных тревог,
Свидетель наших песенных дерзаний.

И исключительная контрастность. На этой же географической параллели, неподалеку от полюса холода, на берегу озера — так называемая «командировка».

Домик в два оконца. И живут в нем Пименовы Иван да Марья с десятилетним сыном Мишкой. Иван да Марья

работают на гидрометеопосту — ведут наблюдения за водным режимом озера, измеряют температуру и осадки.

— Когда человек дерзает, он как бы окрыляется, — говорил мне на этой «командировке» Иван Пименов.

— И давно вы тут живете?

— Здесь мы уже два года. А вообще в тайге — одиннадцать лет. Я с Кузбасса, а она с «Бурмундии», то есть из Бурят-Монголии…

Я стал расспрашивать Ивана Пименова о полюсе холода и узнал от него много нового.

— А знаете вы, что такое тарыны?

Иван взял мою дорожную карту и положил свой палец на беленькое пятнышко, где было написано: «г. Мус-Хая. 2959».

И он рассказал, что неподалеку отсюда, на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, на горе СунтарХаята работает высокогорная гидрометеорологическая станция.

— Грунтовые воды за лето не успевают растаять. Из них образуются огромные ледяные поля, настоящие ледники… Тарыны!

Лето здесь почти совсем не ощущается. Это и есть полюс холода, на котором даже летом сохраняются ледники…

Кто бы мог подумать, что десять человек, отрезанные, казалось бы, от мира ледяными глыбами-полями, не только не чувствуют себя отшельниками, но и выписывают журналы, газеты, в том числе и… «Магаданскую правду». Да, это, пожалуй, единственное место на северо-востоке Якутии, которое так тесно связано с Колымой. Прошло полмесяца, как мы расстались с колымчанами, но вот снова в краю многолетних мерзлотных пород послышалось: «Магадан». Это слово повторяют на леднике полюса-холода восемь раз в сутки.

— Я Сунтар-Хаята, я Сунтар-Хаята… Магадан, ты меня слышишь?

Магадан слышит тебя, полюс холода!

Колымское управление гидрометеослужбы принимает служебные радиограммы и данные о географических условиях развития ледников, о тарынах и об осадках.

Сорок пять раз садились у подножия горы самолеты, чтобы забросить сюда тридцать тонн продовольствия, психрометрические, минимальные и максимальные термометры, барометры, самопишущие приборы и шары-пилоты, которые запускаются четырежды в сутки. Крутые подъемы и спуски, затрудняющие продвижение, туманы, бураны и снегопады… Горные бараны, нарушающие однообразие высокогорной жизни. Никакой растительности. Стройматериалы, сбрасываемые с самолета… Все это придает станции Сунтар-Хаята, пожалуй, единственный в Советском Союзе облик: настоящая героика среди ледяных тарынов.