С кем бы ни пришлось говорить: с водителем «Татры», с ольским рыбаком, с горняком-золотодобытчиком или шахтером, каждый считает своим долгом напутствовать вас примерно такими словами;

— Прямо скажем, любят у нас «загибать» пли «заправлять чернуху»…

— Когда будете па трассе, расставляйте сети осторожнее, а то поймаете рыбку, да не ту…

— Разговор что! Слова, как золотишко, верить Надо по крупицам…

— Ну! Выдадут вам на-гора! Только слушайте!..

Но обладая более чем богатой фантазией, предупреждающий, сам того не замечая, нередко и «загибает», и преподносит «не ту» рыбку (зато золотую), и не очень критически повествует об успехах своего района, и вместе с драгоценным металлом выдает за правду позолоту и наконец подымает «на-гора» такие легенды, что у вас дух захватывает, и вы не можете не поверить — так это красочно и убедительно.

До свидания, Колымская трасса!

Дорога отсюда убегает по ровной, как фанера, равнине в горы. Эти горы (хребет Сарычева, или, сказать по-якутски, Тас-Кыстабыт) стоят перед нами плотной шеренгой. Они взялись за руки, словно не желая пропускать нас в свои владения. За этими горами — Якутия, а там и полюс холода — Оймякон, давнишняя мечта и цель нашего путешествия.

Какое смещение времен годя здесь на развилке! Снег в сопках — зима. Золотые лиственницы — осень. Доцветает у самой трассы кустик запоздалых одуванчиков в белом пуху — лето. А рядом журчит по остаткам вчерашнего первого снега совсем весенний ручеек…

Вдалеке над сопками вьется густой черный дым — это дышит труба АрГРЭС.

От поворота вправо видны крыши старого Кадыкчана я над ним снежные вершины Двух Братьев, А если посмотреть влево, на северо-запад, крутая завитушка дороги убегает в Аркагалу, которая украшена красным флатом и звездой па копре «Девятой».

Мимо проносятся с ревом груженные аркагалинским углем «Татры». Милая Колыма! Ну как не остановить бешено летящую машину? Хочется сказать водителю несколько добрых слов и взять с собой, как сувенир, колымский уголек, этот чуть влажный, блестящий и нелегкий дар Колымбасса — великой северной кочегарки. Приехал Володя и сказал:

— Бензином мы обеспечены до самого полюса! Только что на черно-белом с поперечными полосами

Столбе мы вырезали ножом знаки своего отплытия. И если ты, водитель «Татры», или ты, молодой охотник, собравшийся под воскресенье подследить уток, или ты, девчушка-ягодница, прочитаешь на этом столбе: «1958 г. 6. IХ. М-72» — знай, что в этот день с величайшим сожалением мы с Володей покидали гордую и нелегкую Колымскую трассу и повели свою машину на запад, на штурм полюса холода, в якутский поселок Оймякон…

Начиная с Магадана, местные жители — встречные и попутчики — буквально в один голос говорили нам, автотуристам:

— Полюс холода? Нет, на машине туда не добраться. Вот поедете по Хандыгской трассе, увидите красоту небывалую, а насчет полюса и не думайте… Но если рискнете—на Хандыгской сворачивайте у Томтора на север.

Прежде всего, что такое Хандыгcкая трасса? Посмотрите на карту. Из самой глубины колымского края, от поселка Кадыкчан через Верхоянский хребет идет узкая паутинка. На языке картографов — второстепенная дорога. Временами эта паутинка прерывается, переходя в пунктир, что означает — тропа. Вот о чем говорила карта. И так до реки Алдана. Там наше путешествие должно было закончиться поселком Хандыга. Примерно в центре Хандыгской трассы, но значительно севернее, и находится Оймякон.

Хандыгская трасса вьется по склонам сопок и внизу, слева эскортирует нас речка Аркагала, а справа отдают честь нависшие скалы.

Аркагалинские волны сопровождают автомашину к более широкому Аян-Юряху. Теперь вода и автомашина бегут в разные стороны потому, что Аян-Юрях влюблен в Колыму и стремится к ней, на юго-восток, а нас зовет северо-запад. Со стороны Аян-Юряха, разумеется, невежливо бежать от нас в другую сторону, но что поделаешь: любовь…

Изумленное Нерское плоскогорье понимало наши стремления и никого не обижало. Оно весело забрасывало желто-красными листовками, как путешественников, так и голубопламенный Аян-Юрях. «Счастливого пути!»— говорили нам сопки.

Узкая, шириной в четыре метра, трасса время от времени выставляет столбы с надписью: «Разъезд» и предлагает площадки-пятачки, чтобы вы могли разминуться со встречными коллегами. До Эмтегея раза три нам попадались лесовозы и еще какая-то машина, и то они нам, то мы им уступали дорогу. Это зависело от «пятачка», вырубленного в скале. Кому легче было и безопаснее прижаться, тот и сторонился.

Тайга вокруг — непередаваемая! Темно-красные кочки, ярко-зеленые и лимонно-желтые березки, стройные, как новогодние елочки. Ну прямо-таки нарисованные… А высоченные лиственницы и сопки — в снегу. Что говорить! И столько оттенков золотого, красного и зеленого! Это похоже на парчу. Вдоль реки бегут родственницы здешней ветлы — чозении. И около дороги иногда мелькают темной зеленью ольха и малинник.

И вот мы приехали в поселок геологов и гидрологов — Эмтегей.

Нам с Володей приходится идти в магазин, так как столовой в поселке нет. Да и поселок ли это — домов десять, не больше. Но есть клуб. В магазине висят дивной красоты китайские кофты. И над ними отрезвляющий плакатик: «Товары на ягоды». Ясно, почему так рвались за брусникой Катя Щербань и Надя Семейкина, промызальщицы Эмтегейской геологической партий, встреченные нами. Мы стали в очередь. У крохотного прилавка были третьи или четвертые, но дожидались очень долго: сегодня у геологов «получка», и все закупают товары и продукты впрок, до следующего аванса.

Здесь мы познакомились с гидрологом Руцковым.

— Я уезжаю в Сусуман с отчетами по гидрометслужбе. Моя комната к вашим услугам. Живите! — сказал он.

Мы с Володей поблагодарили Руцкова, и он повел нас с горки в долину реки Аян-Юрях, где стоял (служебный гидрологический домик.

В обители холостяка-гидролога стояла узкая кровать с «каневым» покрывалом и столик для работы, украшенный стопкой книг, фотоаппаратом ФЭД-2 и каким-то огромным биноклем. Над кроватью висело ружье, вырезанная из «Огонька» Аленушка, и обернутая тряпочкой лисья шкура. Над умывальником — рог сохатого. Володя спросил Руцкова: «Кто убил?». Наш хозяин ухмыльнулся и пропел: «Это было давно и неправда!» В коридоре штативы, рейки-водомерки, штук двадцать — тридцать литровых бутылок. На них чернильным карандашом написаны номера: 8, 11, 14… Это пробы речной воды.

— Пейте, она фильтрованная! — угощал хозяин и к гидрологическому напитку выдал нам банку с консервированными огурчиками. На цветных пластмассовых электропроводах, словно на веревке, мы развесили сохнуть свою одежду.

О том, что двадцатипятилетний гидролог волевой и отважный человек, говорили его глаза и мотоцикл, стоящий у домика. Глаза у Руцкова необыкновенные. Я таких никогда не видел. Черные крупные зрачки, разлитые стрелками вниз, как сияние. Руцков сказал: «Врожденные колобомы». Окончив Владивостокский гидрометеорологический техникум и приехав на Север, он решил купить мотоцикл. Надо было получить права, а их как раз и не давали. Глаза! Но он своего добился. И теперь мотоциклист Руцков совершает весьма длительные поездки. Вот и сейчас, указав нам, куда положить ключ («А вы его под крышу») и крикнув на прощание: «Ни пуха, ни пера!», Петр Руцков как ветер умчался в Сусуман на своем мотоцикле.

Вообще для такого маленького поселка, как Эмтегей, добрый десяток мотоциклов — это все же солидно. Даже женщина, как всадник, гарцует на ИЖе по сопкам, и это никого не удивляет. Речь идет о буровом мастере Зое Дмитриевне Хрусталевой. Я ее спросил, не боится ли она ездить по такой витой дороге?

— А что же делать? Не захочешь пять — шесть раз в день ходить по двадцать — двадцать пять километров. Да и не страшно. Надо только дорогу изучить.

Ездить на мотоцикле ее никто не учил. «Села и поехала», — говорит. Она часто приезжает на почту в Адыгалах — ждет писем от сына. Когда мы с ней встретились, у нее в кармане лыжных брюк лежала пачка писем для всего Эмтегея.

Зоин муж — Николай Николаевич — начальник местной партии геологов. Супруги Хрусталевы вместе кончали школу, потом — горный институт в Ленинграде. Четыре месяца назад они приехали в Эмтегей.

Двадцативосьмилетний горный мастер Зоя Дмитриевна Хрусталева в ярко-желтом, свитере и темно-зеленом берете была похожа на осеннее колымское деревце. Словно вышла она из окружавшего ее пейзажа. Зоя не боится показаться чересчур разговорчивой и откровенной, когда говорит:

— У нас в реке Аян-Юрях полно хариусов… Днём их ловят на удочку, а ночью лучат, бьют острожкой на факел…