Отдают ли себе отчет молодые люди, которых теперь называют матросовцами, какое имя они носят? Если да, то почему же многие на руднике не могли мне сказать, когда и где погиб Александр Матросов? Даже в клубе не было портрета или краткой биографии героя… Это обидно. Ведь если глубоко разобраться, подвиг Матросов а можно и нужно повторять ежедневно. При этом надо расставаться не с жизнью, а с собственным малодушием, безразличием или даже с трусостью, когда мы не решаемся броситься на амбразуру, откуда ведет огонь бюрократизм, своекорыстие или подлость. Быть матросовцем — значит ценой, быть может, даже больших неприятностей для себя защитить честь и достоинство нашей советской жизни.
Пусть медленно, но верно и зримо на Теньку приходят новинки. И вслед за автоматизацией на золотоизвлекательной фабрике, вслед за внедрением портативных промприборов в старательском деле, вслед за массовой отбойкой руды глубокими скважинами или открытием новых залежей в старом бассейне реки Омчуг — приходят новинки и в сознание человека, делают его патриотом своего края, обогащают его интеллект высокими благородными чувствами. И люди, умеющие замечать эти новинки и приближать их, люди, которые приведут десятки примеров тому, как улучшилась жизнь на Теньке — эти люди ни за что не расстанутся со своей золотой долиной.
В сентябре механизаторы рудников и приисков Тенькинского района собрались в Усть-Омчуге на праздник песни и танца. И когда я слушал и смотрел самодеятельность Теньки, мне казалось, выступающим горнякам и водителям аккомпанируют колокола галечных отвалов… Слышалось, как бьют в свой грохочущий бубен промприборы, как звучит дуэт фабрики и шахты под мелодию четырехструнной канатно-подвесной дороги, и в это время скреперные лебедки под землей складывают новые песенные строки рудных штреков. Будто этой симфонии созидательного труда задает тон мажорный ключ, богатый золотом, которое нашел в распадке геолог. Да, это он, геолог, задает тон, и с трибуны важнейшего Магаданского регионального совещания вслед за коренными и рудными месторождениями обращает внимание на россыпи: долинные и древние, террасовые и те, что скрыты под мощными покровами ледниковых отложений. Это он, геолог, четко и ясно дал нам понять: богатства «чудной планеты» до того несметны, что все проделанное до сих пор, это только запев, а песня — впереди!
И вот я еду все дальше по Теньке, ночую на рудниках и приисках и смотрю после легкого дождя на телеграфные провода, по которым пробегают еще не высохшие на солнце капельки: две длинные, одна короткая,
снова длинные и короткие… Это беспокойная Тенька посылает на «материк» свои веселые и грустные, озабоченные и призывающие телеграммы. И глядя на капельки телеграфных проводов, мысленно видится телеграмма, которую чаще всего из этих мест отправляют на запад:
«Приезжайте в Теньку. Ожидаем. Целуем».
От палатки до кулу
Мчится по Теньке автопоезд,
Первый перевал как пролог.
Яркая, нелегкая повесть
Будничных колымских дорог.
Встреченный напористым ветром,
День загружается сполна
Пафосом тонна-километров,
Лирикой видов из окна.
Кадрами стекла ветрового
Схвачены картины труда.
Гидромонитор просит слова:
С грунтом поспорила вода.
Справа — на бульдозерах парни,
Слева — вальсируют столбы,
Сзади (что может быть коварней?)
Пыль — по-медвежьи, на дыбы.
Дальше — рудники или драги…
Стоп! И под рессорой потей
Там, где перекрестки как шлаги
Острых и опасных путей.
Сопки под дождем, как в наброске,
Словно кто-то их штриховал.
Рыцарь грузовой перевозки
С ходу удивил перевал.
В каждой диспетчерской — отметки,
Цифры справляют торжество,
Экстренный график семилетки
Вычерчен в сердце у него.
Радовался: щедро и жарко
Вдумчивый бульдозер гребет.
Вот вам, побратимы, солярка,
Кровь красноречивых работ!
Склоны то круты, то пологи…
Сумерки и полночь… Рассвет…
Струнами канатной дороги
Подвиг Человека воспет!
Мчится по Теньке автопоезд,
Вот вам и Кулу — эпилог.
Здесь и завершается повесть
Будничных колымских дорог.
Не успел я получить в рудничной гостинице место, как на пороге показался высоченный дядя лет тридцати пяти и, тряхнув светло-курчавой шевелюрой, решительно заявил:
— А ну, хлопцы, все выходи! И на сопку, подальше отсюда. Через полчаса «массовый взрыв». Дадим предупредительный за десять минут до начала…
Рядом со мной сидел на кровати гарный техник. Человек бывалый, он невозмутимо продолжал читать и на повторное указание вошедшего взрывника снисходительно усмехнулся:
— Собственно, что с нами произойдет, если мы в помещении? Вы где взрываете, на сопке? Так я видел, как вы готовитесь, это от нас далеко, ничего не будет.
— От гостиницы метров сто пятьдесят, — терпеливо разъяснял светло-курчавый взрывник, — а по инструкции зона взрыва двести метров, и мы обязаны всех людей вывести.
Горный техник неохотно закрыл книгу и, когда мы вышли на улицу, увидели: из домов и общежитий шли женщины с детьми и рабочие Верхнего поселка в сторону сопки, по которой дорога карабкается на лесоучасток.
— Где-то я встречал этого парня, — собирая бруснику, говорил мне командировочный горный техник. — И голос очень знакомый: то ли со сцены я его слышал, то ли по местному радио…
Тогда я не придал значения нашему разговору. Я не подозревал, что взрывник, коммунист Виктор Разовский, человек, предложивший нам удалиться в сопки, — он же и вратарь сборной тенькинского футбола, и художественный руководитель местной самодеятельности. Словом, это один и тот же человек, голос которого почему-то запомнился горному технику. От некоторых рабочих иногда можно услышать рассуждения, будто на учебу, или общественную нагрузку, или на посещение лекций и участие в клубной работе не остается времени. Особенно, если человек семейный. Но вот — Виктор Разовский, у него дочь уже пошла в третий класс, жена работает на участке подземного транспорта, семья как семья, и она не мешает, а скорее помогает взрывнику Разовскому ощущать всю многогранную красоту богатой жизни.
Я познакомился с ним в рудничном клубе, в тот самый горячий репетиционный вечер, какие обычно предшествуют большим праздникам. Уже в фойе нас оглушил музыкальный прибой, несущийся из зала. Там репетировал хор. В кабинете завклубом под баян пела девушка, а в просторной комнате под названием «красный уголок» четыре хлопца, как единый механизм, отрабатывали какой-то ритмический танец. Я уже знал, что всей этой самодеятельной «командой» верховодит взрывник Разовский и, вспомнив теперь свою первую встречу с ним, не мог не подумать, что и тут он устраивает «массовый взрыв» народных песен и плясок, которые, по его идее, должны соединиться в вокально-хореографичеокой картине «После работы». Этим «гвоздем программы» Виктор Разовский рассчитывал победить самодеятельность рудника имени Белова и привилегированную труппу райцентра Усть-Омчуга.
Короче говоря, шла усиленная подготовка к районному празднику песни и танца. Расстелив на сцене несколько сшитых простынь, три энтузиаста колдовали над декорацией. Потрясая огромной кистью и светло-курчавой шевелюрой, Виктор Разовский был похож на Шишкина, создающего свою знаменитую картину «Утро в лесу». Но Шишкин, разумеется, ни в какое сравнение
не шел с декоративным лесом наших живописцев, потому что у знаменитого художника деревья всего-навсего нарисованы, а тут мастерски выпилены из фанеры и на нее уже наклеена материя. Почти барельеф!
— Так вы, оказывается, еще и рисуете? — сказал я с удивлением.
— Приходится, — скромно ответил взрывник и познакомил со своими помощниками: грузодоетавщиком и баянистом Иваном Пономаревым и люковщиком канатно-подвесной дороги (он же чтец басен) Виктором Ганченко. На декорации громоздились сопки, у подножия которых высыхала только что возникшая водообильная таежная река. В этот же вечер я мог наблюдать нашего взрывника и как постановщика массовой картины «После работы», и в дуэте «С одной стороны и с другой стороны», и в столкновении с неким деятелем, который вошел в зал и ехидно проговорил: «Так-так, песенки поем. А план?» И Разовский вынужден был отрываться и разъяснять, что, собственно, самодеятельность — это…
| ← Предыдущая страница | оглавление | Следующая страница → |
