— Естем, — запыхавшись, сказал я и протянул ему пакет.

— Цошь он льогки какой-то, — недоверчиво скривился он, заглянул внутрь, причмокнул и сказал:

— Льегки, но смачни. Давай руски, — с ударением на первые слоги скомандовал погранец, — я подейме шлябан и юж че нема. Полиция и то вшистко — твуй проблем.³⁸

Мне полиция-шмилиция были по барабану, мне надо было вырваться отсюда, а дальше я сам разберусь. Я сел в «опелек», завел мотор и стал ждать, пока поднимут шлагбаум. Секунды тянулись долго, и я почувствовал, как седеет волосок у меня на копчике. Когда он побелел до конца, шлагбаум медленно, как в американских фильмах в рапиде, начал поднимать свой клюв кверху. Я посмотрел в сторону вагончика, где сидел мой мучитель, открыл дверь и подошел вплотную к окну. Поляк дремал, положив голову на кулаки. Я забарабанил в окно, и он от испуга поджал руки, а подбородком со всей дури навернулся об стол, прикусив свой поганый язык.

— Смотри, пан. Фокус по-украинску. Ото я естем, — разведя руки в стороны, крикнул я, — а ото мне, курва, нема.

И с этими словами я запрыгнул в машину и погнал к шлагбауму, даже пукнул от волнения, причем таким макаром, что звука почти не было, а глаза выело, как соляной кислотой. С одной стороны, я провернул супераферу — меня с неотмеченными документами пропустили в Польшу, то есть каждая полицейская машина — означала конец резидента. А с другой — бензина у меня было только до Кракова, и как ехать дальше, не знал даже мой ангел-хранитель, который задолбался вытаскивать меня из переплетов и храпел на заднем сиденье. С третьей стороны моей системы координат — в машине была груда хлама, и я надеялся чтонибудь кому-нибудь загнать в обмен на бензин.

— Лучше принимать решения по мере того, как возникает необходимость, а не загодя, — успокоил я сам себя такой аксиомой и проехал пол-Польши на автомате, не понимая, как мне это удалось. За всю дорогу я прекрасно позавтракал, пообедал и поужинал шоколадным батончиком и тем самым лишил себя необходимости останавливаться в дороге пописать и покакать, нещадно расходуя на это драгоценное время, которого в принципе до голодной смерти у меня было еще доооооооооо... херища. Я остановился в селе Суфчин перед Жешувом, до которого мне чудом хватило горючего, поскольку ехал я, благодаря победовской закалке, в основном, накатом. Заехал на гору — выключил мотор, съехал с горы — включил мотор. В селе Суфчин возле автобусной остановки с надписью «Лирой» был «шрот». На нем продавалось как лучшее, так и обычное беушное автомобильное говно, которое предусмотрительные поляки притарабанили с Запада. Я остановился перед воротами и зашел во двор дома. Неожиданно ко мне подбежал пес, ростом с коня Пржевальского. Я проигнорировал его присутствие, что не укладывалось в его собачью логику: убегают — догоняй. Вопрос стоял теперь иначе: послали — иди на... Псу были необходимы долгие столетия его рода, чтобы мозг смог реагировать адекватно на такие ситуации. Поскольку этот багаж знаний у него отсутствовал, пес поджал свой лошадиный хвост и потрусил целлюлитной жопой в огромную утепленную будку, в которой с удовольствием поселился бы и я.

Хозяин, в шлепках, вырулил на середину двора, с удивлением глянул на собаку, а потом на меня:

— Як ты ещэ жиеш?³⁹— поздоровался он.

— Он мне хыба покохав,⁴⁰ — поздоровался я.

— Цо ты тутай шукаш?⁴¹ — спросил он.

— Я спшедае опоны, бардзо добре опоны,⁴² — ответил я.

— Покаж, — попросил он.

Я показал четыре офигенных колеса от джипа, шестнадцатого радиуса, с немецкой помойки.

— Я пьердоле! — крикнул не то от восторга, не то от негодования владелец свалки. — Дае чи за то по 30 звотих за ково.⁴³

Сто двадцать злотых в сумме — просто немеряные бабки за мой хлам. Чтобы он не передумал, я выхватил у него из руки сотку и, пока он ходил за двадцаткой в дом, перелез через пса, запрыгнул в машину и на радостях сбился с курса, приехав на нашу границу на час позже, чем мог бы. Был жуткий туман, и такая же жуткая очередь стояла на въезде в таможню. Я вылез, вытягивая свою больную ногу, будто отдельный от меня предмет, и пошел прогуляться, если мою походку можно было так назвать. Если бы все это происходило днем, люди, сидящие в машинах, набросали бы мне мелочи, приняв меня за инвалида, который стреляет деньги на жизнь. Насчитав двести десять машин до шлагбаума, который мы с Бардом чуть не снесли пару недель назад, я вернулся к своей.

— Вас приветствует Рава-Русска, — сказал мне крендель, сидевший на капоте моего «опеля» в компании еще четырех баранов, которые жевали сопли и курили, обогащая тем самым свои вкусовые ощущения.

Они обступили машину и через окна успели проанализировать все ее внутреннее содержание, которое представляло для них большой интерес.

«Рэкет», — мелькнуло у меня в голове. Это же надо было встретить их первый раз в жизни, за десять метров от дома и с полным багажником барахла. Люди в соседних машинах активно делали вид, что спят, косясь из-под шапок в мою сторону в ожидании расправы.

— Што везем? — спросил хамовитый бычара, который, видимо, долго шмыгал носом и теперь проглотил всю жвачку, натянутую из носоглотки.

— А твое какое дело? — борзо начал я, так как начинать неборзо не было смысла.

— Ты на кантроле у люблинско-львовской бригады. Мы тута атвечяем за праезд, и ты должен нам заплатить двести злотых, поал? — Бык, который глотнул сопли, еще раз попробовал что-то добыть из своих недр, но, видно, следующий комок соплей перекрыл ему доступ кислорода, и он в одно мгновение посинел. Затем, судорожно хватая воздух, харкнул этим добром и попал себе на ногу. Вытерев все это об траву, он замочил себе штанину чуть ли не до колена и выглядел теперь очень грозно, как обоссанный.

— Нет у меня денег, — руша их планы, отрезал я.

— Тада давай таварам, — вмешался в разговор тот, что заговорил первым.

— Какой это товар в п...у! Это же мусор со свалки, ребята, — попытался объяснить я.

— Ребята у мамы на огороде. Мы — ПАЦАНЫ! — гордо поправил меня маленький бычок, который жрал семки и курил одновременно, заплевывая шелухой три машины в радиусе.

— Это же МУСОР, пацаны, — исправился я.

— Открывай, кароче, багажник — мы врубимся, что это за мусор, — приказал мне их босс, который сидел на капоте.

Я в расстроенных чувствах открыл багажник, и они начали рыться, как опарыши в говне, в моем богатстве.

— О! Телевизор нехилый, — тот, что чуть не подавился соплями, показал на телик с обрезанным штекером. Потом, через пару дней, до Новоеврейска докатится слушок, что у одного бандюка из Равы-Русской сгорела хата из-за того, что взорвался телевизор, который он притарабанил домой. В тот момент, когда его жопа была снаружи, а нос и грабли рылись в моих вещах в багажнике, он не знал, какой конец ждет каждого, кто включает выброшенный телик с отрезанным шнуром. Слава богу, что он лишил меня удовольствия испробовать это на себе. Наш дом номер 5 на Героев УПА в Новоеврейске не простил бы мне самого сильного в истории нашего города пожара. Меня бы повесили на сосне на въезде со стороны Львова вместо знака «Новоеврейск».

За телевизором отправились утюг, магнитофон и другие прибамбасы. Быки тащили из машины абсолютно все, вычищая ее до дна, как голодный пес вылизывает тарелку с салатом оливье.

Перегрузив товар в свой убитый «форд-транзит», они собирались было гордо отчалить, но я перегородил им дорогу и сказал:

— Эй, ребята-пацаны, вы, такие крутые мужики, а сбегаете. Вы же обещали провести меня без очереди? И шо теперь? — Бандюки застыли в своих глуповатых позах с бычками во ртах. Вокруг на дороге стояла масса людей, которая слышала мои слова. Никто из быков не обещал мне ничего подобного, но об этом знал только я. Все же другие подумали, что мы заключили с ними соглашение. Их имидж был на грани провала. Если они сейчас уедут, пойдут слухи об их недостойном поступке, и им перестанут платить. Босс сплюнул бычок на землю и, понимая, что надо выйти из всего этого КРАСИВО, подошел ко мне и прошипел:

— Да-да, малыш, щас все парешаем.

При этом он смотрел на меня взглядом, переполненным любви, уважения и понимания.

— Падаждите тута, пацаны, я перебазарю с пагранцом, — сказал он офигевшим бандюкам, которые не могли выйти из ступора и застыли на месте. Возможно, сегодня они продолжают разбирать эту историю на занятиях по практической тактике со своими последователями, которые контролируют дорогу Львов — Люблин, но что-то мне подсказывает, что они сгребают перегной на огородах Равы-Русской или мешают бетон на стройках Конче-Заспы.

Босс вернулся минут через пять:

— Малыш, я еду вперед, а ты за мной, понял? Возле пагранца мы тебя аставим, он пра все в курсе.

И он действительно был «в курсе». Бандюки побоялись кинуть меня на глазах украинского народа, который следил за происходящим. Я переехал на нашу сторону, ко мне подошел улыбающийся Федя и победным тоном заявил, что мой «опель» не может быть растаможен согласно закону, который вступил в силу ВЧЕРА, поскольку ему больше десяти лет. Я почувствовал, что, наконец, я дома, облегченно вздохнул и, оформив транзит в Казахстан, поехал в Новоеврейск. За воротами таможни меня встречала делегация: Барбара, Лесик, Вовчик и Скряба. Они торчали здесь уже семь часов и переживали, и я это чувствовал. Когда я нарисовался на горизонте, Лесик докуривал последнюю сигарету из трех пачек, которые они взяли с собой. Слезы не смывались дворниками «опеля», потому что текли они из моих глаз. Я притормозил рядом с ними и открыл правую дверцу.

— Садитесь, банда! — махнул я им рукой.

— Ща, ща, только перекурим, — сказал в ответ Вовчик и смачно затянулся.