Мы с Бардом, шокированные, но счастливые, что имеем в конце концов союзника в немецком лагере, зашли на их территорию. Франц стоял с грозным видом, держа руки в карманах. Он не поздоровался, а сразу же предложил:

— Выбирай, мол, тачку из этих четырех. — На площадке стояло четыре десяти-двенадцатилетних машинки: два «опеля-рекорда» и еще какая-то зараза. Для меня все они казались экспонатами с автомобильной выставки SIA. Слезы радости хлынули у меня из глаз, когда я сел в облюбованный «опелек» и дверь закрылась легеньким движением, багажник не надо было подпирать лопатой, машина тронулась, будто поплыла. Я плакал и вытирал сопли о штаны, так как обивочка салона была, как вчера шитая. Франц выдал мне бумаги, которые позволяли ездить по Берлину два дня, до момента получения транзитов. Никто не собирался их добиваться, немецкие законы сильно не соответствовали моим требованиям. Я назначил момент отъезда на завтрашнее утро и пошел с Бардом на концерт «Соник Юс» в клуб «Тахелес» на границе Восточной и Западной части Берлина прямо возле того места, где пару лет назад еще стояла Стена. Это было мудрое решение, скажу я вам, проторчать в клубе до трех ночи, а в четыре часа выезжать в Украину. Экстравагантности в решении простых вопросов мне было не занимать. Я, мягко говоря, слегка невыспавшийся, чуть-чуть измученный, с синими блюдцами под глазами подрулил к дому Томасана новой тачиле. Любовно глянув на нее, я заметил на другой стороне улицы огромную гору разнообразного товара. В Берлине практиковалось выбрасывать старые вещи из дома, чтобы не заморачиваться при переезде на новую квартиру. Как раз кто-то из немцев выставил, вероятно, большую часть мебели, которая была у него в доме, а может, даже и всю. Выглядела эта картина так, будто кто-то аккуратно сбросил с балкона аппаратуру и мебель на улицу, но она при этом, перышком спланировав вниз, ничуть не пострадала. Это — успех, решил я и начал поспешно грузить в машину найденное сокровище. Надо было успеть сделать это до появления турков и поляков, которые любили такого рода раздачу и могли спокойно прибить меня на месте находки. Великолепный утюг «Бош», чуть пригоревший по краям, но для Новоеврейска — это восьмое чудо света, у него была даже такая штука, которая пшикает на белье. Радио «Панасоник», в прекрасном состоянии, с потрескавшейся на солнце краской, телевизор «АйТиТи» — военные технологии, припомнил я американский фильм, где одноименная контора делала аппаратуру для самолетов. Правда, штекер у телика был обрезан, но, слава богу, со штекерами в Новоеврейске никаких проблем не намечалось. Четыре колеса от джипа и всяческие фигнюшки-безделушки, которые были аккуратно сложены в ящик вместе с кучей видеокассет. Всем этим я набил машину под завязку, побежал наверх к Томасу, собрал свои вещи и написал ему записку, в которой искренне благодарил его и обещал вернуть долги в следующий приезд. Днем раньше, не имея денег на собачьи сардельки, которые стоили дешевле других, мы с Колей из Бишкека согласились перенести какой-то хлам одному арабу за двадцать марок на брата. Мне нужны были деньги на бензин, и мы на протяжении трех часов таскали его срань в ящиках из-под бананов с шестого этажа на первый к его жирной арабской кобыле. С последней партией «товара» я поспешил, чтобы не сблевануть от запаха, шедшего от мешка с кальсонами и халатами, в которых у них лазят мужики, и дико подвернул себе ногу. И вот теперь я выезжал из Берлина, имея полупустой бензобак, восемнадцать марок и две ноги — одну нормальную, а другую как колонна Исаакиевского собора. Она едва влезала в машину и лежала, как спиленное дерево посреди дороги. Давить ею на педаль было очень больно, и я вспомнил, как насмехался над Фабианом, который каждый раз приходил ко мне со все большим количеством травм и переломов.

Я уважаю Гитлера за одну вещь, которая, вероятно, никогда не будет сделана в Украине, — автобаны. Я был на границе уже через полтора часа и, когда увидел, как впереди метров за двадцать трепещет на ветру флаг Жечи Посполитой, еще раз всплакнул. На чужбине я стал сентиментальным. Чужой среди своих и свой среди чужих, где-то так это и выглядело. Немцы поизучали документы, куда-то с ними исчезли и очень быстро прибежали назад, вернув мне все бумаги. Им нравилось, когда наши оставляли их территорию. А поляки наоборот — не любили, когда мы въезжали к ним с немецкой стороны. Я прямо из окна машины подал брату-славянину бумаги, и он, покрутив их в руках, заявил мне следующее:

— Машину влево, сам падайти сюда.

Я отъехал в сторону и вернулся к поляку-фашисту. Таможня у них общая с немцами, и мне показалось, что он просто вжился в роль собрата с другой стороны границы.

— Чи вшистко в пожондку?³¹ — спросил я его.

— Вшистко, курва, НЕ в пожондку.³² — Этих слов я уж никак не ожидал услышать. Оказалось, что в предыдущий раз, когда я возвращался из Германии на машине, которую купил мой друг Гаврик, на польско-украинской границе козлы-поляки не вписали мне в паспорт, что я выехал на что-нибудь ней из Польши. И тем самым дали возможность своему коллеге на въезде из Германии надо мною поиздеваться. Сначала я на коленях умолял их, потом бился в истерике, потом плевал на стекло будки, в которой они сидели, потом извинялся и цитировал им Мицкевича, потом пел песни Будки Суфлера, снова харкал на стекло и посылал их куда подальше. Ничего не помогало. Назад в Бундес меня бы не пустили, так как виза была закрыта, а вперед меня не пускал гад-пшек и не хотел взамен ничего. Так я простоял целый день до ночи, голодный и злой. Надо было что-то предпринимать. Я попросился в один из вагончиков, чтобы позвонить Феде, чтобы Федя позвонил полякам на границу, чтобы поляки позвонили другим полякам на другую границу, чтобы те меня пропустили. Полька из вагончика не взяла с меня деньги за звонок, поскольку мой план показался ей планом человека, которого необходимо хорошенько подлечить. Я и сам не верил в этот план, но лечиться не хотел. Нога распухла до невероятных размеров, так что скоро нужно было бы разрывать штанину внизу, чтобы она в нее пролезала. У польки, которая дала позвонить, я стибрил со стола чупа-чупс и теперь ходил по таможне и сосал его в ожидании чуда. Два таких же дебила, откуда-то из далекой Рассеи, лазили гуськом с подобными проблемами. Они подходили к окошку, за которым сидел пшек, и говорили:

— Пан, слышь, пан! Ну че ты выйо, ну в натуре? Давай вымышлим че-нють. Может, те денежку дать, там пеньонз³³ какой. Ну шо ты скот такой, пан? Выйди, да хоть памувим с табой, как товажише. А то сидиш там, как этат, Хрен Ушастый.

Поляк уже не обращал на нас троих внимания. Он решал кроссворды, смотрел по телику мультики, читал пожелтевшие от времени памятки таможенника, висевшие на стене. Лишь бы не обращать на нас внимания.

— Может, в цебе беда какая, — продолжал расейский брат, — может, умарл кто-та. Или ты сам по себе такой замкнентый.

Так прошло около полусуток, и когда ноченька поглотила все вокруг, я заметил, что из тех двоих остался один, а потом и тот исчез. Причем вместе с машинами, которые они гнали куда-то аж в Казахстан. Таинственное исчезновение происходило после того, как каждый из них некоторое время простоял под фонарным столбом. Я тоже пошел, стал под тот столб, и, как в сказке, ко мне из кустов вышел солдат-погранец с бордово-красным носом, который выделялся на фоне такого же бордово-красного табла.

— Цо, пане, не пущайоу? — спросил он, наверняка зная ответ.

— Не пущайоу, суки, — ответил я, в надежде на спасение.

— О, то курче бляде, не?

— Курче бляде, — согласился я.

— И цо, бенджеш так став цаве жиче?³⁴

— Но, не хчяв бым.³⁵

— Но то пшинешь ми тши вудки «Абсолюты» и паре чеколядек, а зобачими, цо бендже.³⁶

За три «Абсолюта» и шоколадку мне пришлось бы отдать все мои деньги, да еще бы и не хватило. Глупо было предлагать погранцу телевизор с отрезанным штекером или суперутюг «Бош» с пригоревшими краями. Я попробовал торгануться:

— Зоставо ми тылько 18 марек, — склонив голову, как верный конь над убитым хозяином-казаком, виновато признался я.

— То щаслива, таварищ, — поляк развернулся и собрался уходить, но я схватил его за рукав и заглянул в глаза так, что разглядел наросты на аппендиксе:

— Чекай, зараз пшийде,³⁷ — я стремглав погнал в вонючий вагончик с названием «Дьюти фри шоп» и на все бабки купил три маленьких «Абсолюта» (ясное дело, поляк хотел большие) и две малюпусенькие шоколадки. Поляк-красный нос ждал меня, не сходя с места и, Бог свидетель, он стоял бы там до Второго Пришествия, так как синдром «хочувыпитьужеидофига» не относится к недугам, от которых легко избавиться.