Степь есть степь. И как она из Барабы перешла в Кузнецкие просторы, как она из Новосибирской стала Кемеровской — мы, пожалуй, даже и не заметили.

Скошенные луга везде одинаковы, да и колки за окнами машины мелькали все теми же тонкими белыми стволами, как и в «березовой степи». Только заметнее стали тяжелые гроздья рябин и калинника, ягода стала краснее. Приближается август.

Кузнецкий бассейн — «пламенное сердце Сибири», «второй Донбасс», край великих строек, рожденных пятилетками.

Замечательна история этого края — красивого, богатого, щедрого. Еще в 1895 году о Кузбассе писал геолог А. Н. Державин: «…я любовался очертаниями Алатау, с вершин которого спускается сплошная тайга к Томи, и мне всюду думалось: вот счастливый край, где даны блага человеку — черноземная почва, обилие вод, а в недрах земли — каменноугольное богатство…»

В давние времена этот край, населенный охотниками и рыболовами-шорцами, начали осваивать русские. В 1618 году на берегу Томи был построен Кузнецкий острог, а за ним и другие военные поселения.

Но «русские, первоначально зашедшие сюда, не думали о прииске руд, их (занимали соболи, лисицы, бобры и другие пушные звери» — и долгие, долгие века лежали нетронутыми богатейшие на всей земле залежи каменных углей. Хотя, нет, неправда, что «нетронутыми»: в 1721 году местный крестьянин, казачий сын Михайло Волков, обнаружил на правом берегу реки Томи «горелую гору». Были заложены угольные копи; добытый уголь на плотах сплавляли в Томск. Но по-настоящему оценили и начали разрабатывать местные угли только в наши, советские годы.

Угольные богатства Кузбасса в пять раз превышают запасы Донбасса! И рядом — богатейшие залежи железной руды. Цветные металлы. Бокситы. Золото. Мрамор. Известняки. Разве можно было проехать мимо индустриального сердца Сибири?

Но вот плывут и плывут за окнами скошенные луга, кусты, перелески; сколько хлебав — сказать трудно, поля бескрайни, и какое поле «бывшая целина» — тоже неизвестно: хлеба всюду высоченные!

Учились строить рудники и зданья, Встречать большой строительный рассвет, Идти вперед и назначать свиданья На улицах, которых еще нет.

В Юрге много молодежи, — приехали сюда по комсомольским путевкам. На окраине городок разрастается большими многоэтажными домами. На каждом шагу встречаешь парней и девушек, которые на вопрос: «Ваша профессия?» — отвечают:

— Каменщик.

— Штукатур.

— Маляр.

— Плотник…

Нам хотелось скорее своими глазами увидеть прославленные шахтерские земли и города. Мы не задерживались в Юрге, поехали дальше — на Кемерово.

30 июля

Все время то приближается к дороге, то отходит в степь голубая широкая лента Томи. И хотя часто совсем рядом мелькают еще какие-то реки, речки, речушки, Томь ни с чем не спутаешь: она здесь самая большая, самая широкая.

Но вот Томь в последний раз подошла вплотную к дороге, промелькнули дома большого села Мозжухи, потом какой-то лесок, опять же березовый, и через некоторое время из-за горизонта стали наплывать на чистое степное небо какие-то странные, разноцветные облака. Потом вдали появился частокол заводских труб, и сразу стало ясно: именно они и выпускают в небо огромные массы дыма — тяжелого, плотного разноцветного, похожего издали на облака.

Так возник перед нами город Кемерово. Ничего не скажешь — сразу видно: это город большой промышленности, город шахт и заводов. На окраине мы видели стандартные чистенькие домики горняцких поселков. Ближе к центру — многоэтажные жилые дома. Мы проезжали по улицам (решили посмотреть город и просто поколесить) с интересными названиями так сказать, местного колорита: Заводская, Трудовая. Рабочая, Стахановская. Есть тут переулки Коксовый, Газовый. Мы приехали в город угля, в город химии.

Этот город странно разбросан: вдруг обрываются красивые улицы, и дорога пересекает обычный степной участок. Мелькает обгорелая рыжая трава, кустарники. А потом опять дома, заводы, высокие копры, дымящие заводские трубы. Нам объяснили: такая разбросанность города вызвана тем, что он стоит на местах залегания богатейших пластов углей и приходится их оставлять нетронутыми.

Однако в дальнейшем и на этих пустынных участках будут и шахты и заводы.

Кемерово — город немолодой, но таким, как мы его увидели, он стал недавно. До революции это был городишко Щегловск, о котором А. В. Луначарский в очерках «Месяц по Сибири» писал: что это «городок скудный, носящий все черты провинциальной дыры».

Сейчас Кемерово — большой индустриальный город. Центр не только угольной, но и химической промышленности. Производство кокса, ценных азотных удобрений, красителей для текстильных предприятий. Здесь и машиностроение: кемеровцы выпускают горное оборудование для шахт Кузбасса.

Город раскинулся по обоим берегам реки Томи. Река полноводна и широка — около пятисот метров. Левый берег гуще населен и застроен. Он поднимается над Томью широкими крутыми террасами. Первая такая терраса зеленеет газонами, на ней нет построек — в половодье ее затопляет Томь. На второй поднимаются корпуса заводов и огромное здание электростанции. Еще выше — кварталы жилых домов. А на противоположном берегу Томи, за светлыми высокими зданиями, темнеет густой сосновый лес. Хороши в Кемерове улица Ермака, новый мост через Томь, здание Горного института, облдрамтеатр…

Кузбасс.

Дорога на Ленинок-Кузнецкий начинается в черте Кемерова, в Заискитимье… Опять степь с перелесками и редкими болотами. Как степь, у которой повсюду общие черты, так и города Кузбасса повторяли внешние черты Кемерова: многоэтажные дома и рядом маленькие уютные коттеджи рабочих поселков. И вдруг в середине города — огромная незастроенная площадка: здесь залегает уголь.

Запомнились очертания кузбасских городов — типичный горняцкий силуэт: высокие копры, заводские трубы, огромные пирамиды терриконов и цветные клубы дыма, газа, пара над этими гудящими, грохочущими сооружениями.

Мы подъезжали к Ленинску-Кузнецкому. Город не спал — работала ночная смена. По дороге в гостиницу мы увидели незабываемое зрелище.

Посреди города, возвышаясь над какими-то зданиями, курился вулкан. Узкие трещины на его пирамидальной поверхности сочились серым едким дымом. Изредка взлетали невысокие густые языки огня. Пахло гарью, пламенем, опасностью. Потом мы узнали: это гора отработанной породы. Оставшиеся в ней куски угля самовозгораются, и со стороны кажется — начинается извержение.

Ленннск-Кузнецкий — бывшее Кольчугино — самый зеленый город в Кузбассе. Говорят, когда-то на этом месте была огромная березовая роща. Сохранились остатки этой рощи — там сейчас разбит парк культуры и отдыха.

Через день мы были в Прокопьевске. Как и Ленинск, это город угольщиков. Его называют «черной жемчужиной» Кузбасса, «Кузбасским Углеградом». Прокопьевские угли не знают себе равных по качеству. По добыче Прокопьевск на первом месте не только в Западной Сибири, но и во всей стране. В городе около двадцати крупнейших шахт. Здесь находится первая в стране гидрошахта, в которой все подземные работы совершаются при помощи воды…

Юг Кузбасса — это город Сталинск, родина сибирской металлургии.

Эти стихи Маяковский посвятил Сталинску в те далекие славные годы, когда в Сибири строился один из первенцев пятилеток — Кузнецкий металлургический комбинат. Сейчас он дает различные высококачественные чугуны, рельсы, части для машиностроения.

Город очень красивый. Великолепные дворцы культуры, драмтеатр, ТЮЗ. Много лесов в окрестностях. Рядом — невысокие мохнатые горы, Томь. Сейчас Сталинск живет своим близким будущим: завершается стройка Южно-Сибирской железной дороги Сталинск — Абакан.

31 июля

Междуреченск.

До Урала Тихомиров берег кинопленку на самое интересное, но как только мы очутились в Сибири, буквально на каждом шагу происходило что-то очень важное, и поэтому мы останавливались и дожидались солнышка.

Ну, в самом деле, разве можно было не «отснять» пестрые Талицкие хоры? Тобольск и место гибели Ермака? Приезд комсомольского эшелона в Омск, укладчиков нефтепровода в Барабинских степях и утро Новосибирской ГЭС, богатый целинный урожай и угольные разрезы Кузбасса?.. Сколько, по-вашему, ушло на это пленки? Ушло все, что дали Тихомирову в институте (1500 метров) и почти все, что мы приобрели в Казани (1000 метров). А ведь мы проехали пока половину пути. И впереди, как это всегда кажется, самое интересное! Впереди был Енисей! Новостройки Иркутска, Байкал! Боже мой, на Байкал уже ничего не останется… А Забайкалье, а Дальний Восток?… Да, мы решительно погибаем. И потом — пропуска в погранзону. Завершается третий месяц пути, и наши пропуска аннулируются. Было такое ощущение, что мы едем не во Владивосток, а только до Читы. Мы все время думали об этом, беспокоились и не знали: как же нам быть дальше?

Я уже не говорю о том, что открытый лист на бензин с его одной тысячей килограммов также приказал долго жить, и мы очутились в плену коммерческого бензина. Не говорю и о других заботах и тревогах, разрешить которые можно было только в Москве… Но главное — это кинопленка и пропуска в погранзону. Ничего не поделаешь, надо ехать в Москву, Не ехать, а лететь.

Договорились так: покамест я буду совершать воздушное путешествие, Ломакин и Тихомиров попытаются пробиться на Абакан, то есть осуществят путешествие горное, водное и таежное. Конечно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, но резонно и то, что лучше сто раз вернуться по делам в Москву, чем один раз не доехать до Владивостока.

Я просил своих спутников вести в дороге записи. Мы попрощались и договорились встретиться в Красноярске.

Из Сталинска Ломакин и Тихомиров направились к верховьям Томи, побывали в поселке Теба и отсюда без дорог продолжали двигаться на восток, переправляясь через мелкие речушки Топчул и Казыр.

Они уже были на территории Красноярского края, где-то посредине между Сталинском и Абаканом, все время рядом со строителями новой железнодорожной линии, но наступил день, когда они поняли, что дальше пробиться невозможно.

И хотя я там не был, но в Москве увидел, как они ехали: Тихомиров прислал киноленту. Он показал переправу через Томь — кажется, автомашина плывет по реке. Показал добычу угля открытым способом, взрывы в скалах и гидронапорную струю, подсекающую целую гору. Гора неожиданно рухнула, покорившись воле одного человека.

Он заснял строительство новых поселков, энтузиастов с комсомольскими путевками, рассвет в горах и нашу тонущую автомашину. Ее вытаскивал трактор, и когда на берегу отворили дверцы — вода хлынула из кабин, словно гидростроители открыли клинкеты.

Уже знакомым путем Ломакин и Тихомиров возвращались назад в Сталинск. В Кемерово они сдали фотоочерк в газету «Кузбасс» и по тяжелому Мариинскому тракту двинулись на северо-восток. Они бы не проехали, если бы добрые геологи не взяли нашу машину на буксир.

Ни Ломакин, ни Тихомиров никаких записей не вели, им было не до этого. Как вести Дневник, когда машина тонет в Томи или буксует в грязи Мариинского тракта? Но стоило выбраться на хорошую дорогу, и мои товарищи вспомнили: надо что-то записывать. Путевые заметки Тихомирова были опубликованы в газете «Красноярский рабочий», а записная книжка Ломакина в Красноярске была передана мне «для научного изучения». Из ломакинских записок я узнал, что в мое отсутствие погибли медикаменты и продовольственные запасы НЗ. Все промокло, все было выброшено. И все-таки мы радовались. Я привез хорошие новости.

Мы теперь имели достаточное количество кинонегатива «ДС-2», новый открытый лист на бензин и заверение, что пропуска в погранзону нам продлят в Чите.