ЧИМКЕНТСКАЯ СИМФОНИЯ

Когда к Чимкенту мы подъезжали, я снова увидел радугу.

Как нотные знаки в ее линейках вырисовывались какие-то трубы.

Так возникла передо мной мелодия цементного завода.

И если вы слуха не лишены, если в дружбе с хорошей музыкой, то нотные знаки высоких труб, прочитанные в линейках радуги, вам не могли не напомнить мотив, часто встречающийся в Казахстане.

На юго-восточной окраине города лет пять назад они прозвучали — первые такты Чимкентской симфонии, мотив Всесоюзной ударной стройки.

Но прежде чем властно вступили в строй шесть дружных труб степного гиганта, первая часть симфонии этой — два такта технологических линий — звучала куда быстрее, чем ждали.

(19 месяцев вместо 40 по плану — таких темпов не знала мировая практика).

Цемент!

В симфонии этой стройки скреплял он третью часть с четвертою, и динамичность не нарушала общий замысел. В строй вступили — досрочно! — одна за другою нити.

Нити мелодии, без которой не зазвучал бы на полную мощность цемент Южного Казахстана.

И когда своей обжиговой печью — шестая часть в симфонии нашей — это чудесное произведение полыхало жарко и постепенно наполняло души людей восторгом, кто-то сказал:

— Знаете, братцы, чтобы отгрохотать такую музыку, все-таки надо быть талантливыми исполнителями!

В Чимкентской симфонии эта фраза (формально выпавшая из ритма) была преисполнена тем величием и той самобытностью, без которой творчество не ломает рамки заданных сроков, привычных мнений.

И тысячи комсомольских путевок, если б их склеить одна с одною, могли б венком увенчать всю стройку, эту симфонию разных судеб.

Я ехал на север, но долго-долго в глазах моих радуга не исчезла и в ярких ее линейках ее я видел шесть нотных знаков — шесть труб гиганта юго-восточного Казахстана.

«ХРОМАЯ ГАЗЕЛЬ»

На Эмбе есть аул Аккызтогай.

Быть может, здесь бы не остановился, когда б не этот песенный ковер, любовно вытканный народным театром.

Артисты из райцентра Кульсары показывали оперу в ауле..

Прочел я на афише «Кыз-Жибек».

Стоявший рядом бородатый старец с какой-то затаенною печалью проговорил:

— Поверить не могу… В Аккызтогае опера? Как странно. Так, значит, вот какие перемены пришли в убогий наш хромой аул…

— Хромой аул?

— Так прежде говорили…

И что-то стал я вспоминать. Ну да! Я вспомнил музыку Курмангазы, кюй знаменитый о «Хромой газели».

Курмангазы охотился однажды. И некий друг спросил его лукаво, сумеет ли кюйши одною пулей догнать молниеносную газель.

«Куда попасть мне, в голову иль в ногу?»

И все друзья, что были на охоте, единогласно «В ногу!» прокричали.

И выстрелил кюйши Курмангазы.

Великий музыкант, лихой охотник, подбил он ногу мчавшейся газели — заковыляла, бедная, вдали.

Охотники добить ее хотели.

— Не трогайте, — вскричал Курмангазы. — Пускай живет! Пусть борется за жизнь!..

И взял домбру кюйши Курмангазы и новый кюй назвал «Хромой газелью».

Он вдаль смотрел. Наверно, думал он о раненых, униженных, подбитых и, несмотря на это, сильных духом.

Как он хотел, чтоб изменилась жизнь, чтоб каждый мог сказать: «Она прекрасна!»

— Она прекрасна, жизнь, — сказал мне старец.

И в некогда «хромом» Аккызтогае звучала опера.

На сцене пел жилокосинсжий слесарь Шудабаев.

И вспомнил я судьбу хромой газели. Заветные мечты Курмангазы.

Я мог подъехать к Эмбе, мог включить приемник, чтоб Садык Мухамеджанов все существо мое разбудоражил своим глубинным «Голосом веков».

Газель хромая!

Вот и весь рассказ о пламенном кюйши Курмангазы, об опере народного театра, о новых кюйях, о букетах песен, которые сегодня прижимает к своей груди аул Аккызтогай.

МАНГЫШЛАКСКИЕ ЛИВНИ.

Ливни, ливни на Мангышлаке!

А мне говорили: пустыня… жажда… воду пресную возят с Волги, запирают ее в канистры, тянут бережными губами…

Но эти цокающие ливни, атаковавшие форт Шевченко и преградившие нам дорогу!

Мы не въезжаем — вплываем в город.

Колес не видно. Плывем куда-то, и нас плетьми избивает ливень. Он угрожает песком и галькой.

А где каналы и где плотины, обороняющие свой город?

Грязе-камевные потоки через город несутся в Каспий.

Кто-то лодку уже наладил, а застигнутые пешеходы — плечи их торчат над водою — из сил выбиваясь, бредут к подъездам.

Подъезды, захваченные водою, на помощь звали.

Я слышал крики растерянных первоэтажных окон.

Около них топорщились ставни, как это порою делают люди, когда приставляют ко рту ладони, чтобы было слышно как можно дальше.

Пора услышать призывы эти!

Когда-то в долинах Сулаукапы и Джангельды боевые дамбы вступали в единоборство с ливнем.

Когда-то выстроенные каналы водоотводным своим маневром, пусть не гасили, но уменьшали эти ливневые атаки.

Разорвана цепь былой обороны.

Не защищенный от наводнения, весною город томится жаждой, а летом захлебывается водою.

И пресная убегает в море.

А нет, чтобы перемычки-дамбы для горожан ее сохранили!

Я вспомнил хаузы-резервуары, в которых сельджуки хранили воду, о чем в соседнем Туркменистане вам расскажет город Мары…

Мангышлак, молодой нефтяник, с трех сторон перекрытый морем, твое небо, насыщенное водой, будет всегда тебе угрожать.

Так огради от воды свой город!

А ливни? Ливни запри в канистры своих продуманных водоемов и привяжи их к горбам барханов.

И пусть караваны с такой поклажей проходят у нефтеносных скважин, и пусть они утоляют жажду людей и станков, сердец и моторов!

ГОЛОДНАЯ СТЕПЬ

Единственное в мире дерево, не дающее тени, как понять тебя, саксаул?

Может быть, стрелы отвесного солнца атаковали тебя и убили тень твою, саксаул?

Или в Голодной степи до того отощал ты, что стал прозрачным, и поэтому тени нет, саксаул?

Или этот полупустынный край, барханный, заплатанный солонцами, растворил в своей соли робкую тень твою, саксаул?

Как бы там ни было — бедная тень похоронена в трещинках древней земли, и над мертвою тенью своей скорбно склонился и сгорбился плачущий саксаул.

Но что это?

Дальнобойные выстрелы магистральных каналов — эти первые залпы воинственной Сыр-Дарьи — ты слышишь? — гремят над тобой, саксаул.

Свыше трех миллионов гектаров земли приглашают к своим орошенным плантациям хлопок и рис, кукурузу и свеклу и совместно кричат тебе: «Посторонись, саксаул!»

От Чимкента я ехал на северо-запад над извилистой, словно дрожащей, изменчивой Сыр-Дарьей.

И казалось, река повторяла узоры твои, саксаул.

Там, где солнце и хлопок встречаются по любви, там, где брак их скрепляет обручальным кольцом водоемов, раскаленная почва становится много добрей.

Да, Голодная степь изменяет тебе, саксаул!

Единственное в мире дерево, не дающее тени, ты становишься свидетелем преобразований.

Неритмичное дерево, ты слушаешь ритм орошений, узнаешь о строительстве мощного газопровода, о победах нефтяников и знаменитых шахтеров, и в Голодной степи в эти дни от тебя остается… от тебя остается только тень твоя, саксаул.

О, Голодная степь со своим единственным в мире деревом!