II. ЕНИСЕЙСКИЙ БЕРЕГ

РАЗДУМЬЕ

Мы увидели Сибирь, которая сегодня стала огромной строительной площадкой… (Ачинский глиноземный завод)

Оказывается, легче что-то сделать, чем дать этому название.

От Енисейска до Абалаково многочисленные новые поселки разбросаны группками.

Эти поселки похожи на стихотворения без заглавий.

А там, где солидно столпились двухэтажные дома и невозможно издавать поэму без заглавия, люди говорят:

— Это Ново-Енисейск.

— А это Ново-Маклаково.

— А это?

— Это мы еще не знаем, как назвать. Может быть, Лесосибирск, а может быть, Город-лес…

Стаи железных аистов быстро обживаются над Енисеем.

Скоро, очень скоро разрозненные гнезда сомкнутся в единый гигантский Маклаково-Енисейский деревообрабатывающий промышленный узел.

И над великой сибирской рекой возникнет город, похожий на мой родной Волгоград.

Мы еще не знаем, как он будет называться, но знаем, что он растянется по енисейским берегам километров на семьдесят.

И вот сейчас я думаю о том, как назовут новые поселки и города, улицы и площади Красноярья.

По енисейскому берегу (Утес Караульный)

Дивногорск. Это хорошо! Это перекликается с обаятельными названиями красноярского Заполярья.

А то нередко у нас улицы в новорожденных поселках именуются так: Первая, Вторая, Третья. Строительная — хотя ни одна мать не станет называть своих детей по номерам: первый Саша, второй Саша и т. д. А ведь эти стройки — наши дети.

Так пусть же каждый новосел вслед за изобретателями слова «Дивногорск» внесет свои предложения для того, чтобы всякое детище — будь то ГРЭС или комбинат, улица или порт — возрастало и хорошело в семье юных новостроек Красноярского края, и носило красивое, гордое имя.

Хочу идти в Канске по улице Шелковой, в Хакасии по Зеленокудрой, в Красноярске по Алюминиевой и в Шумихе по Огненной.

А электростанцию можно называть не просто Назаровской, а, скажем, Счастливо-Назаровской, и порт в Маклакове именовать Портом Удачи, а нефтеперегонный завод — Боготольским Баку…

Если подыматься по реке вверх, то очень скоро поймешь, что именно в рабочий комбинезон одет Енисей-строитель. И очень много у него дела между той Избой на Таймыре и выбежавшей на берег избушкой неподалеку от Подтесова.

Вот она стоит — темнобревная сибирская изба. И вдруг неожиданно светло-голубые новенькие наличники. Словно брюнетка с голубыми глазами. А уж какие фасонные, какие резные ставеньки — просто залюбуешься. Я сфотографировал десятки деревянных узоров и — вот это радость! — нет ни единого повторения. Почему бы новой социалистической архитектуре не обогатиться этими талантливыми деталями народного творчества? Быть может, нашим архитекторам и художникам стоит отправиться в командировку по сибирским, красноярским селам, чтобы изучить все ценное, сохранившееся там, и применить эти украшения в строительстве тех новых домов, которые будут осваивать наши новые домостроительные комбинаты. Мне думается, украшать нашу жизнь, не терять лучших традиций народного домостроительного творчества — это не менее важная задача, чем та, которую мы называем первоочередной.

А как образно, как красиво говорят коренные красноярские таежники!

Я сказал, что в комнате очень жарко.

— Наша горница — не спорница: на улице тепло — и в ней потеплело.

В окнах не было двойных рам. Вторую, зимнюю раму спрятали. Зато в одну раму вставили сразу два стекла.

Вечером говорили:
— Закидайтесь… (То есть, заприте дверь на крючок).

А утром, прощаясь:
— Мы к вам в Москву приедем отгащивать.

Да, мы хорошо погостили в таежном Красноярье. Чем я буду угощать их, щедрых хлебосолов, милых таежников, которым оставил свой адрес? Они приедут на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, они остановятся у меня на два дня по дороге к родичам, или однажды раздастся телефонный звонок и густобасый дедушка Митрий скажет: «Вот, привечай, на старости выбрался…».

Не знаю, скоро ли соберутся «отгащивать» в Москве те добрые люди, которые в таежной глуши угостили меня шаньгами. Если вы живете в большом сибирском городе — вы забыли, что такое шаньга. Ни в Тюмени, ни в Омске, ни в Новосибирске, ни в Красноярске или Иркутске, ни в одной чайной, столовой, ресторане вы не отыщите ни одной шаньги. Это что, правильно? А шаньги — это чудо-булочки.

Или, скажем, сибирский рыбный пирог. Это ведь тоже нечто удивительное, самобытное, и его не так уж сложно приготовить. Я уж не говорю о строганине, о брусничных квасах, о пельменях. Всего этого, приготовленного по-своему, с «необычинкой», вы в сибирском городе не найдете. В ресторанах нет фирменных, чисто сибирских блюд. Правда, пельменевый суп вам подадут, но и в Омске, и в Красноярске это блюдо — на одно лицо, и никто не скажет: «Вот в Красноярске пельмени — это да!» Произошла кулинарная нивелировка. И только некоторые уверяют: «Томское пиво — лучшее в Сибири».

Возвращаться из путешествий, дарить своим друзьям и знакомым сувениры — это и есть настоящее счастье.

Отдавать всегда приятнее, чем брать, хотя есть люди, которые думают и поступают как раз наоборот.

Не только от близких, но и от малознакомых людей я принимал самые разные дары — была ли то оленья кухлянка или моржовый клык — и я понял, что самое огромное счастье — дарить, отдавать, приносить

Но должен ли человек страдать оттого, что его дары не приняли или сочли слишком великими или мелкими?

Если к подарку так отнеслись, то от этого должен огорчаться не отдающий, а тот, кто вместе с утратой благодарности теряет и друга. В конце концов, дорого не то, что подарили, а то, что подарили.

Когда при встрече провинившийся отведет глаза и будет что-то лепетать в свое оправдание, я скажу ему, что все уже предал забвению.

Я не стану осуждать его ковры и диваны.

Не стану осуждать чужие вкусы, но прошу, чтобы к моим вкусам люди были снисходительны и не утверждали, что обставлять свои жилища, думать и одеваться нужно только так, как это делают они.

Я буду выслушивать их соображения, но не осуждения.

Я тоже выскажу то, что думаю, но не буду их укорять.

Мы будем говорить о счастье и придем к выводу, что приносить его людям может только тот человек, который сам научился быть счастливым.

Я заметил, что иной раз человек вправе был бы назвать себя вполне счастливым, но не умеет испытывать это чувство, утрачивает масштабность своего деяния, и все вокруг ему представляется мизерным и тусклым.

Особенно это относится к тем людям, которые трудятся вдали от больших и знаменитых строек, где-нибудь в таежной глуши, когда неизвестно, куда деваются плоды всех этих повседневных, однообразных усилий.

Но есть большие работы, о которых с первого взгляда не скажешь — вот он, размах и огромность!

У лесорубов Енисея в руках мотопила «Дружба». На первый взгляд неприметная, портативная механизация. Рабочий шпалозавода владеет техникой покрупнее, но и она, эта техника, ни в какое сравнение не пойдет с громадными станками большого завода. А ведь труд шпалопильщика не менее почетен, чем работа слесаря или бетонщика на каком-нибудь индустриальном гиганте.

И вот, глядишь, такой леспромхозовский рабочий не то, чтобы завидует, но во всяком случае преуменьшает свое значение и отдает предпочтение тому, кто трудится на большой стройке.

А что и сам он — большая стройка — это ему невдомек. Просто не видно с ходу. Тут, считает он, дело второстепенное.

Ничего себе, второстепенное!

На железной дороге Ачинск — Абалаково или Абакан — Тайшет не твои ли усилия реализуются с непременной последовательностью? А все эти красноярские гиганты не в твоих ли лесах, товарищ лесоруб?

А экспорт?

А все эти таежные поселки: разве не твоими руками согрета каждая доска, горбыль, половая шашка или худенькая драночка в новом доме?..

Вот о чем я думал, когда беседовал с сибирскими лесорубами.

ГЛУХАРИ И АИСТЫ

Каменные глухари и железные аисты, которые вьют на счастье гнезда новостроек

На окраине Маклаково в новых приземистых домиках живут строители железнодорожной магистрали Ачинск — Абалаково.

Кучный, плотный поселочек похож на кедровую шишку.

В Маклаково-Енисейский промышленный узел вплелись первые рельсы.

Непроходимая тайга, болота, горы…

Но уже ворвалась сюда дерзкая, стремительная насыпь артерия стройки.

Положи руку на пульс и внимательно прислушайся.

На больших и малых стройках всегда встретишь большие и малые человеческие огорчения: нет материалов, мучает бездорожье или мошкара. Но иной раз больней, чем мошкара, жалит близкий человек в самое сердце.

— Посмотрите, что она мне написала.

«Дорогой Володя! Я удивляюсь, как ты можешь меня звать в эту глушь…»

— Просто смешно, это моя седьмая стройка, и я не намерен прозябать в каком-нибудь городе.

«…скоро Сашеньке пять лет, но по твоей милости он растет сиротой».

— А кто виноват? Сын у меня правильный растет. Я был в отпуске, так он говорит: «Мама, поедем Сибирь дороги строить». А она…

«Я еду в Пермь, там мне дают хорошее место в библиотеке имени Горького…».

— Хорошее место! Мне тошно от этих слов! Хорошее место можно найти только на моих стройках!

«…а ты хочешь, чтобы я с ребенком скиталась и в тазу мыла твои вонючие портянки».

— Дура! Я написал ей: причем тут какой-то таз, когда я могу купить стиральную машину. Сколько! угодно! А библиотекари нам здесь вот как нужны, просто позарез…

«Словом, пора тебе стать человеком, а не мотаться по окраинам».

— Пишет так и понять не может, что сама находится на окраине жизни.. Я вам скажу, что такое с ее точки зрения «стать человеком». Это, во-первых, тряпки. Моя Лида считает, что если кто-то равнодушен к своей одежде и не следит за последними модами — он и не человек, а во-вторых…

Бригадир монтажников Владимир Власов, строитель железной дороги Ачинск — Абалаково получил письмо от «каменного глухаря»…

Бригадир монтажников Владимир Власов подошел к насосу и снял укрепленный на нем букетик фиолетовых наперстянок.

— Во-вторых, у нее на уме «легкая», «красивая», «чистая жизнь». Все это я люто ненавижу! Потому что вот этот букетик мне дороже всех ее искусственных, мелочных и мещанских цветов.

Власов бетонировал фундамент под опоры моста через болотистую речушку Бурмакинка. Шесть насосов выкачивали воду и гнали ее за дамбу.

На следующий день мы гуляли с Власовым по берегу Енисея.

— Слыхали вы? Говорят, русло Ангары будут отводить, а там, где она сейчас впадает в Енисей, обнажится богатое рудное дно.

Власов говорил об этом без удивления. Скорее по-хозяйски. Но я удивился. Мне было известно: в низовьях Ангары, неподалеку от встречи ее с Енисеем должны построить гидростанцию — одну из четырех, входящих в ангарский энергетический каскад.

— Был такой разговор, — подтвердил Власов.

Но сейчас вроде другие планы. Рудное дно! Канал строить! Я бы пошел, ей-богу, только бы с Лидой уговориться…

— Думаю, в конце концов вы помиритесь.

— Вы были на Енисее? Видели скалу под названием «Глухарь»?

Я сказал, что я видел железных аистов.

— А каменных глухарей? — и Власов грустно улыбнулся. — Вы бы о глухарях написали…

В рабочем комбинезоне, с букетиком наперстянок в боковом кармане, он был как бы вписан в строительный пейзаж и обрамлен зеленой рамкой покоряемой им тайги. Той самой тайги, которую со стороны Абалаково и Ачинска, словно на сбойке туннеля, пробивают строители, идя друг другу навстречу.

И, как памятник этой встрече, венчающей двухсотпятидесятивосьмикилометровый путь, перед глазами Власова вырастает не только десяток мостов, но и семь таежных станций, и несколько великолепных паровозных депо, и более сотни других сооружений — дело его рук, его терпения и совести.

И даже когда он уйдет на другую стройку, в рудные карьеры своей мечтательной Ангары, все равно он как бы будет продолжать трудиться именно здесь, на своей Бурмакинке, потому что через этот власовский мост промчатся с бирилюсской сосной или уральскими экскаваторами новые большие составы, посвященные Енисею.

И Енисей с Ангарой по этой же дороге отдадут нашей державе самые богатые в мире свинцовые клады и миллиардотонный уголь изумрудного Приангарья, и подернутые янтарной смолкой прямолинейные раскряжеванные леса.

---

← Предыдущая страница

оглавление

Следующая страница →