Разговор у нас зашел о дорогах и опять о той же реке Куидусун, через которую вот уже несколько дней невозможно переправиться. Шофер с глубокими морщинами на худых черных щеках говорит:

— У нас здесь речки такие: дождя нет — так и напиться негде. А как ливанул — так мосты поперек ставит…

Говорит он это, а сам уже помогает мне снять колесо, разбортовать его и положить в отверстие на покрышке резиновый клапан… Человек седьмые сутки в дороге!

Пока мы возились, стемнело и, когда в девятом, часу я подъехал к почте, она уже была закрыта.

Кто упрекнет путешественника за то, что он в неурочное время стучится в дом заведующей почтового отделения? Два огромных пса, серый и огненный, законно возмущаются вашим желанием выяснить, нет ли корреспонденции. Но зато вас приветливо встречает заведующая — товарищ Деревянко — в крепдешиновом платье и по вашему востребованию вручает… телеграмму-молнию (?!).

«Если хотите догоню (будем продолжать подробности письмом Кадыкчан».

Читатель, конечно, догадывается, от кого эта телеграмма. Догадывается и удивляется. Тем более удивлялся адресат. Эта молния буквально ударила меня в самое сердце. Трудно сказать: был ли я огорчен или счастлив; скорее всего и то и другое объединялось для меня в одном слове — тревога.

Милая Деревянко тут же позвонила в Кадыкчан, и ей не пришлось долго упрашивать свою почтовую соседку посмотреть, не пришло ли интересующее меня письмо.

— Есть письмо! — обрадованно сказала Деревянко, как будто ее лично это касалось.

— Пусть немедленно вскроет, — попросил я и, когда

Дерввянко передала мне телефонную трубку, услышал следующее:

«…вы говорили, что будете в Кадыкчане долго. Не знаю, застанет ли вас письмо, но я также послал телеграммы вдогонку на Аркагалу и Эмтегей. А случилось вот что. Получил я письмо из дому. Отец очень хворает, пишет, мол, как же так: четыре года служил во флоте, а теперь неизвестно, сколько лет пройдет, пока свидимся. Отец требует, чтобы я ехал домой. А Рая — свое: оставайся, мол. Тут уже не скажешь: «Запросто». И все же я решил брать расчет и, если вы еще не нашли себе попутчика…»

Я тут же телеграммой сообщил Володе, что буду ожидать его в Аркагале. На почте ему скажут, где я остановился.

Через два дня, получив от Володи новое сообщение, я плотно засел в диспетчерской на Аркагале-транепортной и начал ловить своего бывшего и теперь будущего спутника. Диспетчер по моей просьбе говорил по селектору:

— Берелех? Я Аркагала. Где сейчас находится стажер Владимир Мусатов, напарник Морозова? «Татра» номер девяносто два девяносто семь, проверьте.

К диспетчеру то и дело обращались водители:

— Отмечай путевку!

— Тебе надо отдыхать.

— Я отдыхал в дороге…

— Постановление профсоюзов знаешь? Вот — отдыхай. Хочешь, иди в душевую и в постель, а нет — так на топчане…

Ну слово в слово, как в Палатке! Один водитель из усть-нерской автобазы Артык кричал:

— Я не член профсоюза, я не из вашей области и вообще оставьте меня в покое! Мы якутские. Подписывай путевку, черт!

— А хотя бы ты и не член профсоюза, — невозмутимо улыбался диспетчер, — но о тебе государство заботится.

Диспетчера снова вызывают по селектору, и я слышу трещиноватый далекий берелехский голос:

«Так дело не пойдет, самосвалы у вас простаивают…»

Аркагалинский диспетчер:

— Уголь маленько задерживает… Берелех:

«Тогда мы перебросим машины на другой участок… Ничего себе «маленько» — три часа… Сообщите, сколько самосвалов…»

Аркагала:

— Сейчас проверю, скажу позже… Ну, как там насчет шофера Владимира Мусатова?

Берелех:

«Утром водитель Мусатов взял расчет по семейным обстоятельствам и выехал к вам, в Аркагалу».

И наконец появился Володя — худой, вроде загоревший, и немного растерянный. И снова я услышал его шутливое «три — четыре» и жизнерадостное «запросто».

— Жалко было уходить с «Татры», — вздохнул Володя. — Правда, у нее с прицепами более тридцати колес. Только отъедешь — три—четыре — опять качай!

Володя любовно посмотрел на нашу М-72, у корой хотя все и худые, но все-таки не тридцать, а только четыре колеса.

Говорю ему ободряюще:

— Три—четыре, возьмем полюс холода?

— Запросто, — почему-то не очень уверенно отзывается Володя и с недовольным видом осматривает машину. — М-да, как видно, я вовремя приехал…

И он отвозит меня в Аркагалу-угольную, а сам возвращается на транспортную в гараж, где хочет подвергнуть машину «генеральному осмотру».

И опять Колымбасс — угольная кочегарка Севера.

После обеда начальник «Девятой» Николай Петрович Майборода рассказывал:

— Эта шахта эксплуатируется с тысяча девятьсот сорок восьмого года и строилась она не на большой срок; думали к шестидесятому году закрыть, как отработанную. Опустились уже до «таликовой» зоны. Вечная мерзлота! Работаем на глубине сто пятьдесят метров.

Майборода сказал, что колымская шахта — штука коварная и кропотливая:

— У нас внизу, на глубине двухсот пятидесяти метров, вода. В час набирается два — три кубометра. Чтобы ее выгнать на поверхность, насос работает, десять—пятнадцать

часов. Что получается? Насос качает пятьдесят кубометров в час, но, если воды мало, чего ему работать? Значит, мы должны эту воду накопить, а она, проклятая, десять часов копится и тут же замерзает. Вот и вертись! Мы сутки, скажем, собираем воду, начинаем качать — водяной столб двести пятьдесят метров высоты. Приходится оттаивать трубы, вернее воду в них, — обезьяний труд! Наткнувшись на эти воды, решили гасить шахту, но в этом году устроили «глубокую разведку». Нельзя ли продлить жизнь шахты? И пришли к заключению, что лет пяток еще поработаем. Все-таки один миллион тонн угля — это вам не шутки. Так что пусть совнархоз рассчитывает… А там, если техника продвинется я мы сможем в условиях вечной мерзлоты бороться с талой водой, — еще уголька подкинем Колыме; это мы с радостью. Идем по шахтному двору.

— Эти невзрачные будочки — легкие шахты. У нас шахта опасная по газу и пыли. Может взорваться метан и сама угольная пыль. Вот домик ФИП, слыхали? Фабрика инертной пыли!

Подходит к Майбороде парень-взрывник, обиженным голосом что-то говорит — просит заступиться. И выясняется, что он не то чтобы ошибся, а так, немного провинился и его крепко наказали. Май-борода строго ему:

— Правильно сделали! Сам знаешь, у нас так: взрывник и минер один раз ошибаются…

Когда он ушел, Майборода оказал:

— Молодежь… Поощряем и наказываем. Учим.

Уже четыре года, как на «Девятой» формируется новый, молодой коллектив. Редко теперь встречаются на шахте старожилы.

С 1947 года здесь трудится товарищ Троян, начальник поверхности, ветеран «Девятой»…

— А мы все, и я в том числе, — молодежь! — объяснил сорокалетний Майборода и усмехнулся:

— Говорят, трудности у нас большие. Так если трудностей нет, и жить неинтересно!

Мы подошли к огромной зияющей яме, уходящей куда-то в глубину.

— Вот готовим выработку, — пояснил Майборода, — будет здесь подъемник, чтобы люди не ходили пешком.