Я вооружился набором ключей и полез под машину. Поляки, вообще, народ доброжелательный, но уж очень приставучий. Вокруг меня тут же собрался консилиум из четырех алкашей, которые бухали на заправке пиво «Живец», и начали гундеть мне под руку:
— А цо то, курва, за ауто?
— То ест ауто? То, курва, танк!
Слово «курва» поляки употребляют настолько часто, что даже не замечают его, а в нашем языке ему соответствует запятая. Вообще же они обожают русские матюки и всячески это демонстрируют.
Я открутил аккумулятор и подсчитал свои финансы. На всю поездку у меня было 50 долларов. Странно, совсем недавно я поставил почти новенький аккумулятор, а он так подкачал. Приходилось раскошелиться. Я зашел на заправку и выбрал самое дешевое китайское говнецо под названием «Золотой Конь». Прикрутив «Коня» на его место под капот и расставшись с 30 долларами, я попробовал завести машину и сразу же понял, что тридцатку выбросил на ветер. Наша совдеповская батарея могла бы вращать Запорожскую плотину, — причина была не в ней. «Стартер!» — осенило меня. Ясно, что продавец и слышать не хотел о том, чтобы принять у меня назад «Золотого Коня». Смирившись с этим, я полез под машину откручивать стартер. Алкаши продолжали дискуссию:
— Я мувилем4 же то не аккумулятор, курва.
— Я теж мувилем, же не, курва.
— Ну то цо ты ми, курва?
— А цо я, курва?
Я крутил гайки и через полчаса вылез из-под машины, держа больной орган в руках. Малюсенькая кругленькая шайбочка на бендиксе лопнула — не буду объяснять, что это за фигня. И он перекособочился и не крутился. Бляхамуха! Из-за такого пустячка наша поездка оказалась под угрозой провала. Я с руками по самые плечи в солидоле вбежал в чистенький, как аптека, магазин, где Бард с видом философа листал «Тылько Рок».
— Виталя, я знаю причину! — радостно крикнул я. — Надо раздобыть такую фигняшку, но где мы ее найдем в воскресенье вечером?
Продавец в идеально чистом комбинезоне недовольно посмотрел на меня и предложил:
— Може, пан ше умые?
Мы выехали со смешанными чувствами. С одной стороны, я знал причину, а с другой стороны, какой от этого был прок? До Вроцлава мы раз двадцать останавливались возле частных автомагазинов, и нам отвечали одно и то же: сегодня закрыто. Скорость нашего движения была настолько умеренной, что, проезжая по польским селам, я успевал рассмотреть мебель в домах, лица всех жителей, познакомиться с генеалогическим древом польских семей благодаря фотографиям, висящим на стенах жилищ. Всю дорогу по Польше нам кричали вслед:
— «Варшава», «Варшава», — недалекие поляки не знали, что их машина «Варшава» была нагло содрана с нашей «Победы», так же как «мини-купер», «порше» и еще много знаменитых образчиков высококачественного автомобилестроения. Я на автомате свернул на паркинг частного отеля, не согласовывая свое решение с Бардом. На рецепшине сказали, что номер на двоих стоит 25 уёв, ровно столько у нас на двоих и было. Силы покидали наши тела, и мы решили залезть в душ, а потом напиться — утро вечера мудреней.
Как всегда после бутылки на брата встать с утра — не самое легкое дело. Моя голова приобрела квадратную форму и никак не хотела возвращаться в свое первоначальное состояние. Бард заснул в очках и теперь, сняв их, был похож на больного гайморитом, который обжег нос компрессом из хрена. Мы спустились вниз, в ресторанчик, и просто смели с лица земли большую часть шведского стола. Затем поднялись наверх, собрали сумки и с изумлением обнаружили, что номер выглядит, как после оргии, в которой принимала участие дюжина человек — а ведь мы провели здесь всего одну ночь. Снова спустились вниз и сгребли в сумки вторую половину шведского стола. Опешивший официант пожелал нам веселого путешествия. Его слова оказались пророческими. Весело стало, как только мы вышли на улицу. Было холодно, градусов десять. Туман окутал мир вокруг нас, и мы смотрелись в нем, как замоченное в порошке ОМО белье. Бард стоял в сторонке и курил, а я видел только, как в белой сгустившейся массе поблескивали стеклышки его очков. Мы подошли к нашему дому на колесах, который на фоне продвинутых, новых и модных машин выглядел, как ракета космонавта Комарова, затерявшаяся в космосе лет сорок назад и неожиданно упавшая на паркинг отеля «У Штефана». Окна ее зловеще запотели, и я понял, что аэробика с ручкой мне обеспечена. Я аккуратно достал ее из багажника, вставил в решетку и крутанул. Вместо привычного звука прокручивания двигателя послышался какой-то хруст. По-моему, в темноте я вставил ручку не совсем туда, куда было нужно, и ненароком перемолотил какую-то животинку, которая устроилась на ночлег на теплом двигателе. Поковырявшись еще разок в нужном направлении, я нашел половое отверстие моей железной любовницы и вошел в нее со всей силы. Она издала стон, какой может издать женщина, которую разбудил мужчина в семь часов утра только из-за своей внезапной эрекции, и быстро, по-сухому, начал шуровать ее неподготовленную мышку. Поляки не привыкли к тому, что по двору тихонького частного отельчика ездит товарный поезд в семь утра. Они вылезали на балконы и кричали:
— Ты, курва, руски! Я зараз выйде и чи покаже. Чихо5, курва!
На что я в обязательном порядке давал им такой ответ:
— Ах вы пшеки засранные! Когда вы вывозили от нас в своих вонючих польских анальных отверстиях золото и бриллианты, мы же молчали. А сейчас я вам мешаю?
Такая дискуссия в атмосфере братства и взаимопонимания продолжалась каких-то десять минут, пока Бард в конце концов не докурил утренний «Житан» и, наморщив лоб, не выдал фразу, которая заставила поляков сдаться:
— Шп'ертдаляй! — крикнул он в молочную темноту, туда, где должен был находиться отель с психованными постояльцами. Наступила мертвая тишина. В одном слове Бард допустил четыре ошибки, и я по сей день не могу понять — какая магическая сила, присутствующая в этом слове, заставила заткнуться целый вагон рассвирепевших панов. Я отдал машине большую часть своей тепловой энергии, и она, не избалованная сексом в сожительстве с партийным функционером, кончила минут через пятнадцать, т. е. завелась. С ласкающим слух рокотом груда бессмысленного ржавого мусора отбыла с нами на борту по направлению к Вроцлаву.
Мы нашли автомагазин, где продавались детали для тракторов. Продавец сообщил, что деталь, способная нас осчастливить, стоит пять злотых, на что я, заливая его прилавок слезами восторга, ответил «Дзженькуе упшейме» итряс ему руку до тех пор, пока его не свела судорога. Отремонтировав стартер, я сидел возле машины в компании Барда, который курил, пил пепси и читал «Тылько Рок». Одна-единственная мысль пульсировала у меня в голове — как можно попасть в Берлин, имея в наличии пустой бак, десять злотых и Барда, которому все было по барабану? И пока я, выступая в роли патанатома, копался в собственном мозгу, выискивая под грудой старого хлама решение этой проблемы, мимо нас на большой скорости пронесся и затормозил огромный стосороковой «мерсюк» с немецкими номерами. Из него вышли двое — отец-пшек и сын-немец (и такая фигня, оказывается, бывает в мире). Отец в агонии упал перед «Победой» на колени и запричитал:
— Моя маленька курвэчко! Цура кохана6.
Мы с Бардом и с сынком-немцем удивленно смотрели на конвульсии пожилого поляка и ждали дальнейшего развития событий.
— Я мьявем таки самохуд в 63 року. Чи моге зробичь собье з ним здьенче7?
Я, конечно, был не против, чтобы он щелкнулся с тачкой, но он спросил, можно ли это сделать вместе со мной, и помахал в воздухе какой-то банкнотой. Мы с Бардом, как собачки, у которых повели перед носом куском вареной колбасы, мгновенно вскочили на ноги в полной фотографической готовности.
Я обнял поляка и, рискуя навсегда и бесповоротно испачкать его белоснежный костюм, держал свои вымазанные солидолом руки у него над плечами. Бард щелкнул меня с семьей, поляк всунул мне в карман рубашки три десятимарочные купюры, и тут Бард пискнул:
— Может, еще одно фото?
Поляк заржал и сказал, что не сегодня. Они вскочили в свой «мерсюк» и исчезли из нашей жизни так же быстро, как и появились.
← Предыдущая страница | оглавление | Следующая страница → |