Эту книгу вы можете скачать одним файлом.

Немцы, кажется, поверили. В душе я был готов сделать Лысому менуэт, или как оно там называется, лишь бы он наконец отцепился (но это только в душе, никому об этом не рассказывайте). И он отцепился. Толпа погранцов, собравшаяся возле нашей машины, оставила границу без присмотра на добрых полчаса, и, возможно, за это время поляки перебросили в Бундес две-три фуры, груженные китайцами-нелегалами. Немцы оставили нас в покое, отошли на пару шагов назад, наблюдая, как эта груда хлама будет трогаться с места без помощи коня или трактора-буксира. Я крутанул стартер, машина выпустила огромное облако голубого дыма, которое окутало всю таможню. Видимость стала нулевой. Старичок на сером «фольксе» с дрезденскими номерами с разгона взял на таран белую «шкоду». Три наркодилера, благодаря Бога за такую оказию, перешли границу, держа на вытянутых руках поднос с кокаиновыми дорожками. А «Победа», которую я после нашего с ней секса считал живой чувихой, видимо, пердела или скорее рыгала. Это была нормальная реакция машины, привыкшей к ослиной моче, на предложение поездить на евробензине. Я с перепугу ткнул наугад ручку передач, и мой мустанг в два гигантских прыжка преодолел расстояние до начала автобана с надписью: «Вилькоммен Бранденбург», что по нашему означало — «Добрый вечер, девчонки! Мы приехали!»

Когда облако на таможне рассеялось и из Министерства чрезвычайных дел были вызваны три вертолета, чтобы разгрести последствия катастрофы, мы уже удивлялись автоматическим дверям в туалете на первой после границы заправке. Ты подходишь — и они открываются. Фантастика! Человеческая изобретательность никогда не переставала меня удивлять. И действительно — как может открыть дверь человек, который, зажимая свои сфинктеры двумя руками, чтобы не уписаться, из последних сил бежит от машины к месту, где сбываются мечты. Про зажатые сфинктеры — это я, конечно же, исключительно о мужиках. Когда закончился напряг, дико захотелось спать. Близился вечер, моросил противный немецкий дождь. Автобан неожиданно сузился до одной полосы, и мы проехали знак «40». Я притормозил до появления близкого, как конец света, звука, который издавало дрожащее крыло, и ехал минут двадцать со скоростью, которую требовал строгий немецкий знак. У нас с Бардом не было желания башлять триста марок за превышение скорости, поэтому я соблюдал все знаки четко, и даже слишком. Когда автобан снова расширился до своих обычных размеров, я заметил огромный хвост машин, который собрался за нами за это время. И действительно — обогнать наш экипаж было невозможно, на мигание фарами сзади мы не реагировали, поскольку, при отсутствии зеркал в машине, просто не было видно, мигает кто-то или нет. В Германии нет ограничения скорости на автобанах, и если на участке, где проводят ремонт, висит знак «40», то все аккуратно едут «соточку» и не переживают, что их будет подкарауливать полиция, так как полиция верит немецкому народу на слово и стоять там не будет. И тем более нереально найти придурка, ползущего со скоростью черепахи речной обыкновенной по дороге, которая ровнее любой украинской в триста раз. Никогда в жизни я не видел столько «факов» в свой адрес, как тогда, — из всех четырехсот тысяч машин, которые нас обгоняли. Они потеряли из-за «руси швайнов» драгоценные двадцать минут своего гребаного времени и тыкали в мою сторону свои кукиши. Последним ехал огромный TIR. Обогнав меня, он включил на задней стенке своего прицепа фару, которая была способна найти на ночном небе планету Меркурий вместе с его спутниками. Мой дикий оскал, вызванный лучом детища инженера Гарина, до сих пор бороздит пространство космоса на конце этого луча. Луч, вылетев из фары, прошел сквозь меня и полетел в сторону туманности Андромеды. Он сбивает с курса межпланетные караваны в далеких Кассиопеях выражением лица, на котором отразилась вся нелегкая судьба землян. Мое выражение лица вобрало в себя все тяготы земных войн, инквизиции и плач динозавров во время ледникового периода. Я нес послание с Земли к новым цивилизациям, а ведь, казалось бы, всего лишь фура мигнула. Я остановился на обочине, потому что нести послание не так-то просто. Из глаз будто летели раскаленные кусочки металла, и если бы меня в тот момент перенесли в Женевскую клинику паранормальных явлений, мне бы вручили Нобелевскую премию в области медицины. Мне казалось, я могу родить. Фура кроме света наградила нас еще и паровозным гудком, который заставил Барда убежать в кусты и долго там бороться с желанием выкакать печень. Через часок я пришел в себя, а Бард вернулся из своей вылазки. Мы чудом разминулись с полицейской машиной, которую вызвали для нас добряки-немцы, за то, что мы стояли в неразрешенном месте. Но полицаев от нас ограждал бетонный забор между полосами автострады, и им предстояла долгая дорога к развороту в нашу сторону. Первый раз за время поездки я кайфанул от того, что находился в Европе.

Берлин встретил нас мелким дождиком и аварией на перекрестке Потсдамер и еще какой-то штрассе. Два чувака стояли возле своих расфигаченных малолитражек и любовно смотрели друг на друга в ожидании представителя страховой конторы, который должен приехать и отдать им бабки за то, что они заснули за рулем. Друг Барда Томас жил в Нойкельне — районе, который кишел турками, арабами, лавашами, чайханами и другими с ними связанными «хернями». Его отец был крутым перцем в Дюссельдорфе. Ни одна газета не выходила в этом городе без его визы. Томас был полной противоположностью своего отца. Он целыми днями читал Маркса, бухал пиво и ковырял пальцем в большой, как холодильник «Бош», жопе. Ростом два метра 30 сантиметров и весом под двести кил, этот человек обладал ангельским голосом, и лающая немецкая речь из его уст звучала, как пение Плачидо Доминго. Его семейные трусняки были такого размера, что в каждую их штанину можно было пропустить ветку нефтепровода Одесса — Броды. Когда он стоял посреди коридора и говорил по телефону, мешая всем сорока гражданам Украины, которые заполняли его квартиру 360 дней в году, воспользоваться туалетом, они бегали у него между ногами, даже не наклоняя головы. Украинцы были неотъемлемой частью квартиры Томаса. Он иногда выходил из дому — украинцы же находились тут постоянно. Все они, и я в том числе, как тараканы, лазили по всем нычкам и пожирали все то, что Томас запасал для себя. Он свято верил в свое предназначение — давать украинцам крышу над головой в далекой чужой стране. Он находил придурков, которые покупали Бардовых манекенов, методично выносил горы мусора после нашей, такой ненужной для Матери-Европы жизнедеятельности, давал нам взаймы деньги и просто наблюдал за нами, как инопланетяне наблюдают за примитивными землянами.

Паркинг в Берлине — дело довольно геморройное. Можно приехать и сразу воткнуться на свободное место возле своего подъезда, а можно часами кружить по кварталу, в конце концов оставить машину за два-три километра от дома и чесать оттуда пешком с горькими мыслями о том, как турецкие говнюки будут ночью ее раскурочивать. Нам повезло — жирный старый немец как раз собирался отвезти свою толстую жопу на работу в Шпандау — тридцать км от дома. Ехать, с учетом пробок, было долго, поэтому предусмотрительный гоблин стартовал, когда весь квартал досматривал последнюю порцию своих скучных буржуазных снов, да еще и на немецком языке. Фу. Я вылез из машины, как ветеран японской войны, которого выписали из госпиталя после пересадки опорно-двигательного аппарата.

У меня болела спина, ноги гудели и тряслись, кажется, из-за этого я даже попукивал, но был ветер, и Бард ничего не замечал. Мы взяли с собою сумки и поднялись по слишком крутым для такого инвалида, как я, ступенькам подъезда Томаса. Третий этаж, дверь налево, звонок и — пауза. Все, как и должно было быть. Томасу всегда нужно было время, чтобы раздуплиться. Мы знали это и терпеливо ожидали под дверью. Всего каких-то 15 минут — и в коридоре послышались звуки, будто кто-то волочит два мешка с картошкой. Это Томас шаркал по полу ногами в шлепанцах 56 размера. С тем же успехом он мог ходить по квартире на лыжах и не почувствовал бы разницы. С невыразимым восторгом он улыбнулся, широко открыв рот, в который без проблем мог залететь Ан-24, развел руки для объятий, поднял нас с Бардом вместе со всем нашим добром, которое мы держали в руках, поболтал нами в воздухе, так что мы вытерли головами потолок, и поставил нас на место.

— ЧЮС! — произнес он миленькое словцо, которое немцы используют и в качестве приветствия, и когда сваливают.

— Чюс, Томас. Хав ар ю? — поздоровались мы, типа, по-английски.

Я-а, гут. Кам инсайд, — пригласил он нас в свое логово. Книжный шкаф, размером с товарный вагон, лежал на боку, перевернутый непонятно зачем, и торчал вверх большим ромбом. Матрас, на котором можно было разместить пехотную дивизию, занимал добрую половину комнаты; белье, натянутое на него еще Кларой Цеткин, ни разу не снималось и не стиралось. По крайней мере, я такого не помню. А помню я много чего, в чем вы можете убедиться, читая этот опус. Мы зашли в «свою» комнату напротив, которая пока что была почти пустой — только три тела валялись в разных углах и нещадно храпели. Я так устал, что мог заснуть в реактивном двигателе самолета МиГ-21,и рухнул где-то между храпящими телами, положив под голову свою сумку. Бард, судя по всему, пошел в крайнюю комнатушку, самую маленькую и поэтому наименее пригодную для расселения монголо-татарского ига. Ему было можно, так как это была его ТЕМА — привезти нас сюда.

Настало утро, хотя, конечно, могло бы и повременить. Те трое, что валялись в одной со мной комнате, теперь рыскали в поисках своих вещей и мозгов, разбросанных по дому. Они усугубили бардак, который царил тут до их подъема, и погнали на кухню, где Томас из чашки размером с ведро пил кофе. Кухня была малюсенькая, и кроме Томаса там мог находиться максимум один человек, но они умудрились впихнуться туда втроем и еще при этом рылись в холодильнике. Слава богу — там уже было пусто, так как Томас проснулся раньше и соорудил себе два бутерброда размером с буханку, разрезанную пополам. На одну половину буханки он намазывал из пол-литровой банки «Нутеллу», а на другую клал нарезанную кольцами палку вюрстенбуржской колбасы, прижимал половинки друг к другу и запихивал все это себе в рот. Запивая это ведром кофе, он издавал звук прорванной плотины на речке Одер. Трое, которые втиснулись в кухню, чавкали и причмокивали, поедая то, что Томас собирался взять с собой на работу. Из их ртов выпадали всякие разнообразные кусочки, прилипали к одежде, бороде и волосам. Томас с радостью наблюдал, как со свистом исчез его тормозок, потом сказал:

— Я-а, я-а. Вундеба,8 — встал с табурета, чудом не проломив головой дверную арку, и мягко вышел из кухни, в которую тут же вбежал Бард.


← Предыдущая страницаоглавлениеСледующая страница →




Случайное фото: