← начало рассказаСканы стр. 1 2 3 4 5  

После ванны, красный и распаренный, ожидая, пока искупаются Микола Абрамович с Яковом, чтобы вместе пойти ужинать, Семен Поликарпович в одних шерстяных носках домашней вязки, в накинутом на плечи кителе прохаживался по малиновым дорожкам комнаты отдыха, разговаривая с дежурной. Девушка сидела на диване, подобрав под себя полные, с круглыми коленками ноги в синих спортивных тапочках. Поглядывая на Семена Поликарповича светлыми, чуть навыкате глазами, она спросила, не из колхоза ли он, и тут же добавила, что если даже не из колхоза, то все равно очень уж на ихнего председателя похож. Оказалось, что раньше она работала в колхозе, но потянуло ее, как она сказала, на чистую работу, а теперь так жалеет, так жалеет, ну прямо места себе не находит. О своем председателе она говорила почти с нежностью, радуясь, вероятно, случаю рассказать о нем понимающему человеку:

— Такой он у нас хороший, такой хозяйственный!.. Папаня писали, осенью у нас зерносушилка сгорела, так Афанасий Егорович, поверите, от огорчения даже заболел. Давление крови, говорят, повысилось. Наши мужики всем колхозом ходили его утешать.

Семену Поликарповичу интересно было узнать, велик ли тот колхоз да какие там урожаи, помногу ли выдают на трудодень, но у двери, переминаясь с ноги на ногу, стоял Робуль, показывая на часы, приглашал ужинать, — так и не пришлось закончить разговор.

Когда ложились спать, Микола Абрамович некоторое время сидел на постели, свесив свои тощие ноги, что-то, видать, обдумывал, а потом неожиданно заявил:

— Все равно на отчетно-выборном вспомнят ему… Шутка сказать, зерносушилка сгорела! Давление там или не давление, а она, худо-бедно, тысяч шестьдесят стоит!..

И сразу же лег, повернулся к стене, натянув на голову одеяло.

По наружным стеклам окон с тихим шорохом скользил сухой снег.

В батареях центрального отопления, излучавших чуть пахнущее краской тепло, по временам принималась вдруг урчать и булькать вода. От засушенных листьев клена в стеклянной вазе на столе тянуло горьковатым запахом осеннего леса.

Утром — в номере еще стоял душный ночной сумрак — с крыльца гостиницы открылась тихая белая равнина, с мохнатыми от снега кустами в складках оврагов, с голубыми дымами деревень, с врезанной в небо зубчатой стеной елового леса, из-за которого, как бы дымясь, вставало большое красное солнце. Крепко пахло морозом. Окутанная снежной пылью, промчалась по шоссе уборочная машина. Маленькая старушка в большой толстой шали, поверх которой она повязала скрученное жгутом полотенце, топталась возле крыльца, просила подвезти до Тулы, и хотя Семен Поликарпович сразу же согласился, старушка продолжала вздыхать, рассказывала плачущим голосом, что вот проспала и опоздала на автобус. Потом она замолчала, прислушиваясь к тому, как разговаривают между собой Колиенко с Робулем, и вдруг спросила:

— Вы, деточки, русские будете али какие демократы?.. Летошний год тоже вот приезжали к нам в колхоз черные мужики, говорят вроде по-русски, ан не понять. Председатель объяснял — демократы. Народные будто… Так вы уж подвезите, опоздала я на автобус.

Усадив старушку в кабину, Семен Поликарпович взобрался к Миколе Абрамовичу в кузов грузовика.

Среди ослепительно сиявших полей, на склонах низких холмов, разбежавшихся широкими волнами, стояли тоненькие голые березки, к стволам которых примерзли снежные комья. Встречались круглые стога сена с торчащими в центре шестами, сплошь укрытые снегом, только по низу, у самой земли, темнел зеленоватый поясок. Сквозь белые ветви осинника, взобравшегося на косогор, слепящими пятнами просвечивало солнце. Черная полоса дороги стремглав мчалась вниз, потом устремлялась к вершине холма, за которой виднелась другая, более узкая полоса, а за той — третья, еще уже, и так — насколько видел глаз.

В этот час к Семему Поликарповичу обычно уже стучался кто-нибудь из колхозников, чаще всего заведующий животноводством Реус, всегда что-нибудь требовавший. А там начинался день ну прямо как в том анекдоте: Марфа навоз выгребала — ногу вилами наколола; учителю для побелки школы известка нужна, а кладовщик говорит: нету ее; тракторист с прицепщиком не поладил; из райисполкома запрашивают, как с культурой в полевых станах обстоит… И среди всего этого крутится какой-нибудь газетчик, которому до всего есть дело.

Так и толчешься в сутолоке этой, чисто комарами облепленный…

Семен Поликарпович, толкнув локтем Робуля, показал на стоявший возле дороги каменный постамент с бородатой гипсовой головой, и прочитал вслух надпись на большой стреле, повернутой в сторону чуть видного среди сугробов проселка: «Музей-усадьба И. С. Тургенева».

— Знаменитый писатель! — заметил он. — У него про одного немого мужика выведено: как тот собачку кохал… Вроде бы фантазия, а так за сердце берет!.. Вы ж читали?

Робуль промолчал, только взглядом повел в сторону председателя.

А тот уже заинтересовался кирпичными избами промелькнувшей мимо деревни; соображал вслух, скоро ли управится с ремонтом машинно-тракторная станция, усадьба которой, тесно заставленная тракторами и комбайнами, вплотную примыкала к шоссе; насчитав десятка полтора «москвичей» и «побед», занявших собою почти всю базарную площадь какого-то шахтерского городка, высказал предположение, что народ здесь, видать, живет подходяще.

Крутые, поросшие хвойным лесом косогоры встали по обеим сторонам дороги. Вокруг как бы потемнело. Семен Поликарпович только раз в году, на новогоднем вечере в клубе, видел елку, которую привозили обычно издалека, и поэтому, должно быть, запах смолы, обильно струившийся в морозном воздухе, вызвал у него праздничное настроение.

— Толстой! — воскликнул он вдруг, показывая на высеченный из мрамора бюст, стоявший у поворота в Ясную Поляну. — Ох и писатель!.. Я ж таки подписался на собрание его сочинений… Крепко пишет! Вы как, Микола Абрамович, читаете Толстого?

— Нет у меня времени читать, — угрюмо отозвался Робуль.

— Не работаете вы над собой, Микола Абрамович, — вздохнул Колиенко. — Уровень у вас низкий… Ну никак не растете.

— Та что вы меня все критикуете! — вскинулся кладовщик. — Собрание вам тут или что?

— А вы не обижайтесь… На самокритику, все равно что на батьку, обижаться нечего.

Разговор этот, вероятно, затянулся бы, потому что Семен Поликарпович любил-таки поговорить насчет «движущей силы», но впереди, среди грязного от копоти снега на крутой горе, под рыжей шапкой дыма, возник завод, а за горой, с одного из поворотов дороги, опять стало видно на много километров окрест.

Тут уже Семену Поликарповичу было не до Робуля; он едва успевал поворачиваться, чтобы взглянуть на шагавшие через равнину фермы электропередачи или мчавшиеся по бесчисленным путям поезда, на заводские трубы или шахтные копры, возникавшие то здесь, то там.

Он не стал даже пересаживаться в кабину, хотя старушка, пытаясь сунуть Якову аккуратно сложенную пятерку, сошла еще в Туле. Очень уж хорошо было наверху, откуда, насколько мог охватить взгляд, видны были пылавшие на солнце кирпичные плоскости домов, сквозные железные краны и какие-то арки, коленчатые трубы, резервуары, сплошь застекленные крыши…

Семен Поликарпович привык у себя дома к необозримым степным просторам, где с мостика комбайна, куда ни глянешь, глазу не на чем остановиться, и ему казалось, что здесь нет и кусочка свободной земли, хотя дорога шла и среди полей и среди лугов с замерзшими речками, окаймленными торчавшим из снега тальником.

— Это же сколько тут продукции производят! — рассуждал председатель.— И машин, и мануфактуры, и другого всякого добра! Очень наглядная картина!.. С нашими гусями та цыбулей и соваться вроде совестно. Маловато везем!.. Машины бы три — четыре нагрузить, тогда б еще так.

— Что ж мы одни! — сказал Робуль.

— Одни не одни, а все ж таки… Производительность надо повышать, вот что! Когда, к примеру, ездил я в город за ситцем или, сказать, за патефоном, — один был с меня спрос. А теперь за автомобилем еду. Тут, Микола Абрамович, вовсе другая ситуация. Держава мне автомобиль, а я ей сто пудов с гектара, как и вчера! Стыднэнько вроде получается. Га?

— Москву уже видать, — уклонился от ответа кладовщик.

Над неровной от множества крыш линией горизонта, в фарфоровом небе солнечного зимнего утра, почти такого же цвета, как небо, только темнее, словно сгустившийся дым, возвышалась исполинская, в остроконечных уступах гора. Такое уже было однажды с Семеном Поликарповичем, когда он впервые приехал в Одессу и, повернув с одной из улиц на какую-то площадь, увидел огромную, чуть выпуклую синюю стену, дышавшую холодом, — море!

— Если б не знал, не поверил бы, что это человеком сделано, — проговорил председатель, показав на высотный дом.

Меж тем грузовик в ряду других машин медленно катился по московским улицам вдоль тротуаров, проворно работая железными руками, двигались транспортеры, и кучи грязного снега, всползая по наклонной плоскости наверх, падали в кузовы шедших впереди самосвалов. Семен Поликарпович подумал, что такую бы машину хорошо поставить на току для погрузки зерна, стал было развивать свою мысль кладовщику, но грузовик уже входил в ворота колхозного рынка; беспрерывно сигналя, Яков вел машину сквозь плотную массу людей, осторожно раздвигая ее бортами. Семен Поликарпович даже устал от напряжения, словно это он, а не Яков сидел за рулем. И хотя шофер не мог его услышать, он кричал ему совсем по-стариковски:

— Трошки тише, Яша!.. Та тише же!..

А Робуль, подобно Тарасу Бульбе, прибывшему в Сечь, приветствовал знакомых председателей и кладовщиков, стоявших кто в кузове машины среди бараньих туш или мешков с картофелем, а кто в ларьке, загроможденном ящиками с мандаринами, урюком, изюмом:

— Доброго здоровья, Усман-оке!.. Здоров. Рожневский!.. Как торговля, Цомая?..

Оставив Миколу Абрамовича на базаре, Семен Поликарпович с Яковом отправились покупать автомобиль.

Магазин был большой и выглядел полупустым, только в глубине его, у стен, стояли маленькие прилавки. Круглые столики, диваны, пальмы в зеленых кадушках создавали впечатление, будто здесь помещается приемная какого-нибудь министерства, и Семен Поликарпович по привычке даже поискал глазами окошечко справочного бюро. Взгляд его остановился на светло-серой «Победе», стоявшей возле окна и отгороженной чуть провисшим толстым шнуром из малинового бархата. Расстегнув пальто, Колиенко как бы невзначай нащупал через сукно кителя хрустящую пачку денег во внутреннем кармане.

— Эту и возьмем, — сказал он Якову. — Подходящая масть. Солидная.

Но оказалось, что облюбованная председателем машина — выставочная, а те, что для продажи, стоят в смежном помещении, похожем на гараж, где густо пахло резиной.

Яков, несколько смущавшийся в магазине, почувствовал себя здесь свободнее и хотел было поднять капот одной из машин, точно такой же, как и на выставке, но продавец — плотный мужчина в мягкой кожаной рубашке с бесчисленными застежками-молниями — остановил его небрежным жестом:

— Показывать буду я, молодой человек!

Неслышно переступая толстыми слоновьими ногами, как бы нехотя двигался он вокруг машины, чуть ленивыми и в то же время ловкими движениями поднял капот, надел клеммы на аккумулятор и опробовал сигнал, включил зажигание, нажал на стартер… А Яков, прислушиваясь к ровному шуму мотора, к тихому пощелкиванию, какое издавали замки, когда продавец одну за другой распахивал дверцы, таинственно, словно они обманывали продавца, шептал на ухо председателю:

— Как часы! Редкая машина!

Когда же продавец, открыв багажник, показал набор инструментов и приспособлений числом в сто с лишним штук, вплоть до кусочка замши для протирки стекол, Яков быстро спросил:

— Это как, положено к машине?

— С чем конь покупается, то с него не сымается,— сказал пословицей Семен Поликарпович, вытащил зачем-то пепельницу из гнезда, осмотрел ее внимательно, проговорил: — Культура! — потом, решившись, обратился к продавцу: — Прямо в кассу платить или как?..

Покамест он оформлял покупку, Яков еще раз осмотрел машину, занял место за рулем и, когда председатель вернулся, с профессиональной лихостью распахнул перед ним дверцу.

Автомобиль медленно выехал из магазина.

← начало рассказаСканы стр. 1 2 3 4 5  




Случайное фото: